Товар из зоны отчуждения

– Ему наплевать. У нас тут борются с коррупцией на таможне, вся таможня теперь чужая, из других регионов. Но ничего не меняется и не может измениться. Здесь так живут давно. Таможенник, даже если он честный, стоит на посту в горах, случись чего – ему никто не поможет. А если ты проявишь уважение к местным, станешь одним из них, тогда все по-другому. Тебе будут рады в любом доме, тебе подыщут жену и построят дом, если ты попросишь, тебе будут платить сколько положено. Младший офицер таможенной службы здесь живет в трехэтажном особняке, и его никто не посмеет тронуть. Но для этого надо быть своим. И делать то, что делали до тебя. Иначе никто тебе не поможет.

– А вы?

– Я?

– Вы – русская. Как вы здесь оказались?

Анна вздохнула:

– По распределению.

– Что это такое?

Как оказалось, распределение при Советском Союзе означало систему, когда после окончания высшего учебного заведения ты не имел права выбора – государство посылало тебя работать куда нужно. Подумав, Керр пришел к мысли, что это не такая и плохая идея. Государство давало образование бесплатно и вполне имело право получить что-то взамен. Кроме того, в странах Европы молодежная безработица составляла от десяти до пятидесяти процентов. И потому, если государство предоставляет тебе работу по специальности, пусть и не там, где ты хочешь, наверное, это лучше, чем окончить университет и работать официантом в уличном кафе, потому что никакой другой работы нет. Да еще и пытаться погасить образовательный кредит, который ты взял для оплаты учебы.

– И вы? Вы стали своей?

– Не сразу. – Анна пожала плечами. – Здесь не любят чужинцев. Чужинец останется таким навсегда, и его дети будут детьми москаля. Но я не отказывалась ездить по селам и не брала взятки, как бы ни было тяжело. Поэтому люди полюбили меня и приняли в громаду.

– А что такое громада?

– Громада – это местная община. Здесь своеобразные правила. Например, если мы остановимся в деревне, нам дадут приют в любом доме. Потому что я своя. Так как я врач, а врачей очень мало, меня никто не имеет право тронуть, даже тот старик и его внуки. Если меня кто-то тронет, он не увидит следующее Рождество…

– А зачем вы мне помогаете?

– Потому что я дала клятву Гиппократа. И потому что когда-то я и сама была здесь такой…

Анна довезла его до Ужгорода. Выходя из машины, он сунул тысячу евро в бардачок…

На поезде он доехал до Львова, одного из самых старых городов Украины, бывшего в составе и Австро-Венгрии и Польши, и Российской империи, и СССР. Там, по крайней мере, были туристы, много туристов, и не было дедов с пистолетами и стогами сена. Потолкавшись в толпе, он купил местную СИМ-карту и прямо с улицы, найдя место с бесплатным вай-фаем, вышел на связь с куратором.

– То есть ты облажался, – насмешливо уточнил старик, выслушав всю историю.

– Какого черта! Вы отправляли меня в Европу, а это Африка! Ближний Восток!

– Жизнь трудна.

– Вот только не надо этого еврейского глубокомыслия.

Старик пропустил антисемитизм мимо ушей.

– Что тебе надо?

– Первое – понять, в розыске ли я.

– Мы тебя отслеживаем. Ситуация в Украине неоднозначная, но у нас есть каналы влияния. Если ты будешь в розыске, мы сообщим.

– Хорошо. И второе. Я потерял оружие.

– Купи. Зачем нужны деньги?

Киев, Украина. 29 апреля 2021 года

До Киева, столицы Украины, он добирался поездом «Интерсити», в котором (в его вагоне) не было одного стекла, оно было заделано как попало, и постоянно дуло. Но лучше плохо ехать, чем хорошо идти, и в двадцать три часа по киевскому времени он был в Киеве.

Первое потрясение он испытал от вокзала.

Вокзал был старым и, очевидно, обладал немалыми архитектурными достоинствами, но всего этого не было видно из-за множества ларьков, палаток и прочего, что облепило вокзал, как парша. Было грязно, казалось, что тут не убирались годами. Многие палатки были закрыты, но некоторые, особенно те, что с алкоголем, открыты. Около них паслись люди, некоторые в военной форме. Что они тут делали, непонятно. Дикий выкрик «Слава Украине!» и нестройное, пьяное «Героям слава!» заставили его ускорить шаг…

У выхода на вокзал тоже было грязно. Стояли какие-то тетки, несмотря на ночь, в руках плакаты «комнаты, квартиры недорого». Написано было почти у всех по-русски, а не на державной мове. Чуть поодаль стоял черный джип, одна дверь была открыта, из салона надрывался Вакарчук…

Вставай, пий чай з молоком, Молися на теплий душ. Без тебе сьогодні сплять, Мільйони нових сердець. Давай, не можна стояти — Навколо прямий ефір. Тобі так мало залишилось, Часу сказати всім, Часу сказати всім, В очі сказати їм: Вставай, мила моя, вставай, Мила моя, вставай, мила моя, вставай! Давай, мила моя, давай, Мила моя, давай, більшого вимогай!

Спасибо, встали уже…

Керр осмотрелся и подошел к пожилой женщине, которая показалась ему наиболее порядочной.

– Комната есть?

Комната оказалась в старом доме, стоявшем соблазнительно близко от центра.

Дом сам по себе даже ночью был необычен и, наверное, красив, если бы еще не пахло мочой и если бы не брошенные где попало машины – интересно, почему мэрия с людей плату не берет за пользование землей? [48] Наверх шел старенький, поскрипывающий лифт, в котором двери открывались и закрывались вручную. Как в некоторых старых домах Праги и Парижа.

48

В нормальных странах берут. Ход мыслей такой – земля не твоя, а общая – плати. Или покупай место на стоянке или в гараже, оно будет уже твое, там и ставь.

– Проходите…

Квартира оказалась неожиданно большой, с высокими потолками. Дверь была старой, явно ручной работы.

– Вам сюда… проходите. Вот тут тапочки…

Керр разулся, прошел куда сказали.

Неплохо. Аккуратно, но чистенько. Кровать, про качество заправки которой не смог бы сказать ничего плохого даже армейский сержант. Часы на стене – с гирями. Какая-то фотография, человек в военной форме и женщина рядом с ним.

– Ой… я сниму.

– Не нужно. Не беспокойтесь.

Керр осмотрел дверь – есть возможность запереть изнутри. Потом обратил внимание на окно. Окно из дерева, высокое. Третий этаж, если что, можно и выпрыгнуть. Он попытался выглянуть наружу, чтобы понять, нет ли возможности подобраться снаружи, но ему не удалось открыть окно. Оно было запечатано ватой.

– Что-то не так?

– Нет… все в порядке. Сколько будет за пять ночей?

Он привычно назвал время пребывания так, как в отеле.

– Ночей… а дней… Восемьдесят тысяч… четыреста тысяч гривен.

Было видно, что старушка смутилась.

– У меня нет вашей валюты. Если я расплачусь евро, вы не будете возражать?

– Ой… это ведь нельзя…

– Тогда я завтра поменяю и расплачусь с вами.

…

– Я оставлю вещи тут.

– Нет-нет, я не сомневаюсь… Просто…

Керр вдруг понял, что старушка голодна. Ему стало неприятно – чувство, которого он не испытывал уже много лет.

– А знаете… У меня шоколад есть. Швейцарский. Давайте чай попьем…

На следующий день Керр оставил вещи в квартире гостеприимной бабушки – ее, как оказалось, звали Марья Ивановна, – и вышел в Киев. Ему надо было купить хоть какую-то аппаратуру, чтобы оправдать свой статус журналиста, поменять деньги, посмотреть, что к чему в городе, и, возможно, прикупить оружие.