Товарищ Богдан (сборник)

— Не для вас! — выкрикнул Бабушкин. — И солнце, и цветы, и ручьи. Не для вас! Мы хозяева земли, а вы — паразиты!..

— Фамилия! — обратился поручик к слесарю Бялых.

Тот промолчал. Казалось, он не видел офицера.

Взгляд его был устремлен вдаль, туда, где, разметавшись в бреду на кровати, с черной слипшейся прядкой на лбу, раскинув тоненькие руки, лежал его сын.

«Ах, Володька, Володька! Так и не смастерил я тебе лыжи!»

И почему-то именно эти обещанные сыну лыжи сейчас особенно больно огорчали Бялых.

По примеру Бабушкина отказались назвать свои фамилии и телеграфист Савин, и Клюшников, и остальные товарищи.

Поручика передернуло: уйти в могилу безвестными — в этом чувствовался дерзкий вызов врагам, презрение к ним и к самой смерти.

Князь что-то коротко скомандовал, и солдаты подняли винтовки к плечу.

— Пли! — выкрикнул Гагарин.

Но вместо единого залпа из четырнадцати винтовок послышалось всего два глухих выстрела. Ни один из большевиков не упал.

Разъяренный князь с обнаженной саблей в руке подскочил к солдатам.

— Шомполов захотели! — дико ругаясь, закричал он.

— Ружейная смазка загустела… Мороз, ваше благородие, — оправдываясь, пробормотал один из солдат.

— Я те покажу смазку! — заорал Гагарин.

— Не грозись, ваше благородие! — усмехаясь, гневно воскликнул Бабушкин.

Он был без шапки. Густые хлопья снега падали на его русые волосы, на широкие усы. Голова его была белой, будто он вдруг поседел…

Бабушкин шагнул вперед, и Гагарин, словно испугавшись, невольно сделал шаг назад.

— Народ не запугаешь! И не убьешь! — высоким, звенящим голосом выкрикнул Бабушкин. — Народ победит! И он казнит вас, палачи!..

Винтовки в руках солдат заколыхались. Даже матерые каратели были потрясены бесстрашием неизвестного смельчака.

— Стреляйте же! — взмахнув саблей, взвизгнул князь Гагарин.

Но вновь вместо залпа раздались разрозненные выстрелы. Бабушкин и его друзья, держась за руки, по-прежнему стояли под мутным фонарем. Князь Гагарин наотмашь ударил кулаком по лицу крайнего солдата.

— Фонарь качается… Свет тусклый… Вот и пули летят не туда, — успокаивая князя, прошептал поручик Евецкий.

У самого у него судорожно дергалось левое веко. А хмель давно уже выветрился.

— Фонарь… Смазка… Не в этом дело, — тоже шепотом зло ответил князь. — Видно, и на наших молодцов подействовала большевистская зараза..

Сбоку, возле приземистого станционного сарая, он вдруг увидел подпоручика Малинина. Когда тот подошел, князь не заметил.

Подпоручик стоял, прижавшись спиной к дощатой стене. Его мутило. Нижняя челюсть у него тряслась. Встретившись взглядом с князем Гагариным, подпоручик закрыл лицо рукавом шинели и опустил голову.

— Баба, тряпка, — шагнув к нему, свистящим шепотом выкрикнул князь. — Ступайте прочь!

Малинин повернулся и, спотыкаясь, быстро пошел, почти побежал в темноту, все так же заслоняя лицо рукавом. Князь Гагарин, подполковник Заботкин, поручик Евецкий и еще два жандарма встали позади солдат, подняв сабли.

— Пли! — снова скомандовал князь.

Раздался залп. Несколько человек упало. Снова залп. И еще один залп.

Все большевики недвижимо лежали на снегу. Но, словно не веря в их смерть, князь Гагарин подошел и собственноручно пустил каждому лежащему пулю из револьвера в затылок.

— Вот и переселились на небо, рабы божии. Неизвестно, за кого даже свечку поставить, — лязгая зубами, словно в лихорадке, криво усмехнулся поручик Евецкий, когда солдаты наскоро засыпали яму и сровняли ее с землей. — Через час занесет могилу снегом: ищи — не найдешь…

Поручик вернулся в салон-вагон. Его знобило. Выпив стопку водки, он достал дневник и принялся подробно описывать эту зверскую расправу.

Карателям казалось — никто не видел злодейского убийства.

Но они ошибались.

Из темноты с ужасом следили за ними глаза ночного сцепщика вагонов, дежурного по станции, стрелочника…

Могила Бабушкина не затерялась. Вскоре на засыпанном снегом скалистом берегу Байкала появился холмик и столб. Чьи заботливые руки насыпали холм, неизвестно. А столб тайно поставил слесарь депо Мысовая Лукьянов…

Лишь спустя четыре года Ленин узнал о смерти своего друга и ученика. Потрясенный ужасным известием, с горечью и болью написал он некролог в память об Иване Васильевиче.

«Мы живем в проклятых условиях, — гневно писал Ильич, — когда возможна такая вещь: крупный партийный работник, гордость партии, товарищ, всю свою жизнь беззаветно отдавший рабочему делу, пропадает без вести. И самые близкие люди, как жена и мать, самые близкие товарищи годами не знают, что сталось с ним: мается ли он где на каторге, погиб ли в какой тюрьме или умер геройской смертью в схватке с врагом. Так было с Иваном Васильевичем…

Бабушкин пал жертвою зверской расправы царского опричника, — писал Владимир Ильич, — но, умирая, он знал, что дело, которому он отдал всю свою жизнь, не умрет, что его будут делать десятки, сотни тысяч, миллионы других рук, что за это дело будут умирать другие товарищи-рабочие, что они будут бороться до тех пор, пока не победят…»