Товарищ Богдан (сборник)

Генерал Холщевников, наверно, пришел бы в ярость, узнав, что его же солдаты обучают стрельбе «внутренних врагов России».

…Когда занятие кончилось, Бабушкин подошел к Костюшко.

— Завтрашняя операция подготовлена?

Костюшко кивнул.

— Когда прибудут вагоны из Харбина?

— Примерно в восемь.

— Значит, мы приходим на станцию, как условлено, к десяти… Так?

Костюшко снова кивнул.

— Сколько дружинников возьмем с собой?

— Одиннадцатую сотню…

— Хватит?

— Вполне.

— Ну смотри. — Бабушкин пожал руку Костюшко и свернул влево.

Ранним утром на заметенной снегом станции было пустынно. Только вдали, у семафора, стоял готовый к отправке воинский эшелон — очередной полк возвращался с русско-японской войны.

В другом конце станции, у дощатой платформы, недалеко от пакгауза, прохаживались взад-вперед возле длинной цепочки товарных вагонов четверо солдат.

Было очень холодно. Лица солдат заиндевели. Между ресницами образовались тонкие ледяные ниточки. Губы — и те почти смерзлись.

По временам то один, то другой солдат брал винтовку под мышку и гулко, как извозчик на стоянке, хлопал рукавицами.

Вагонов было тринадцать. Сегодня утром они прибыли в Читу. Паровоз затолкал их в тупик и ушел. На каждом вагоне на дверях болталась покрытая инеем маленькая свинцовая пломба.

Что было в вагонах, солдаты не знали. Не все ль одно, какой груз охранять?!

В пакгаузе, возле затянутого ледяными узорами окошка, протянув руки к печке, стояли два офицера. Оба они служили в читинском артиллерийском складе.

Поручик Михайловский — высокий, красивый юноша, заведующий отделом оружия — только что вошел с мороза и теперь с наслаждением ощущал тепло, идущее от печки. Он вспоминал далекий Петербург, свою сестру, красавицу Тонечку. Почему-то он всегда видел ее в маленькой зеленой шляпке, с зеленой пелериной на плечах — такой она провожала его в Сибирь. И, как всегда, вспоминая столицу, императорскую оперу, балы, компанию веселых друзей, Михайловский помрачнел и нахмурился.

Рядом с ним стоял смотритель товарного двора того же склада Алексеев — низенький, полный, круглолицый. Он так замерз, что ни о чем не мог думать. Блаженно потягиваясь возле печки, он лишь время от времени поглядывал в окошко, на обледенелом стекле которого «продышал» маленький, в пятачок, прозрачный кружок.

Скоро должны были подать транспорт, чтобы перевезти оружие из вагонов на артиллерийский склад.

…Недалеко от пакгауза вдруг раздалось шипение пара и характерные тяжелые вдохи и выдохи паровоза.

Поручик Михайловский, оторвавшись от печки, вышел к путям.

Поблизости стоял маневровый паровоз. Он весело пыхтел и выплевывал струйки пара. Большая часть паровоза была покрыта снегом, заросла льдом, другая часть — там, где находилась топка, — отпотела, и по черному паровозному боку текли крупные капли.

«Что за локомотив? — подумал Михайловский. — И зачем он тут?» Но идти к машинисту, расспрашивать его было лень.

Повернувшись, поручик снова укрылся в теплом помещении.

…Дружинники 11-й сотни собрались утром за городом. Стояли молча, почти не разговаривая, кто — в полушубке, кто — в пальто, кто — в железнодорожной шинели; все — с винтовками. В девять часов подошли Бабушкин и Костюшко.

Подозвав сотника, они коротко посовещались и разбили сотню на три отряда. Первые четыре «десятка» пошли с Бабушкиным, три «десятка» повел сотник, и три — пошли за Костюшко.

Бабушкин быстро шел впереди своего отряда. Дружинники, придерживая руками висящие за спиной винтовки, следовали за ним. Они шли без строя, не в ногу, но Бабушкин чувствовал — народ подобрался боевой. Железнодорожники, рабочие депо, молодые и пожилые, они шагали молча, сосредоточенно, широко.

Подошли к станции. Бабушкин вынул из брючного кармана большие серебряные часы. Было без трех минут десять. Надо чуть-чуть подождать. Он договорился с сотником и Костюшко, что ровно в десять те займут «исходные позиции»: скрытно с двух сторон подойдут к цепочке вагонов и остановятся невдалеке. Они избавят Бабушкина от всяких неожиданностей.

Обождав несколько минут, Иван Васильевич во главе своего отряда подошел к вагонам. Возле каждого солдата-караульного сразу оказалось по три-четыре вооруженных дружинника.

— Клади винтовки! — негромко приказал Бабушкин.

Караульные растерялись. Драться с целым отрядом дружинников им не улыбалось. Но и сложить оружие тоже опасно — угодишь под суд.

На шум из пакгауза выскочил Михайловский. Увидев вооруженных людей в штатском, поручик не сразу сообразил, что происходит.

— В чем дело? — крикнул он. — Разойдись!

— Минуточку, господин поручик, — сказал Бабушкин. — Позвольте ваш револьверчик!

— Что?! — Поручик, очевидно, все еще не понимал, что творится. — Мой револьвер?..

Он попытался выхватить пистолет. Но кобура не поддавалась, и замерзшие пальцы плохо слушались.

— Не балуйте, господин поручик, — веско произнес Бабушкин и протянул руку ладонью кверху. — Давайте…

Только теперь поручик все понял. Губы его побелели. Бормоча что-то неразборчивое, он вынул револьвер и протянул его Бабушкину.

— Отлично, — сказал Иван Васильевич. — Позвольте и ваш, — повернулся он к Алексееву.

Тот молча отдал оружие.

Солдаты тоже передали винтовки дружинникам.

Бабушкин подошел к первому из тринадцати вагонов и сорвал пломбу. Дружинники откатили тяжелую, на роликах, дверь. Вагон был снизу доверху наполнен винтовками.

— Очень приятно, — сказал Бабушкин. — Пошли дальше.

Он сорвал пломбу со второго вагона. Тоже винтовки. В третьем оказались пироксилиновые шашки. В четвертом — патроны…

Дальше Бабушкин не стал смотреть. По его приказанию два дружинника быстро направились к стоящему неподалеку паровозу. Но бежать до самого паровоза им не пришлось. Машинист заметил их и без гудка, плавно сдвинув локомотив, подогнал его к вагонам.