Товарищ "Чума" 2

Что же, все-таки с ним произошло? Вопросы-вопросы, и никаких ответов… Он прикоснулся рукой к голове, в надежде там обнаружить причину его появления в лечебнице. Но и голова майора тоже оказалась в полном порядке — ни повязок, ни контузии, ни даже маленькой шишки обнаружить не удалось.

Продолжающей треморить рукой он натянул прохладную простынку обратно на себя, не дело это — потомственному офицеру вермахта, кавалеру Рыцарского креста Железного Креста[1] причиндалами светить! Ведь под простыней Кранке лежал абсолютно голым. После чего майор вновь бессильно уронил голову на подушку. Эти, в общем-то, нехитрые телодвижения отняли у него все оставшиеся силы.

Несколько минут он бездумно пялился в обычный побеленный потолок обычной больничной палаты. В палате он находился в полном одиночестве. Никаких коек здесь больше не было. Только металлическая кровать, тоже белого цвета, со слегка скрипучей панцирной сеткой. Возле кровати — стандартная деревянная тумбочка, выкрашенная белой краской, и белый стул. Все — больше ничего в поле его зрения не попадало.

Единственное окно, сквозь которое в небольшую палату попал солнечный свет, было забрано толстой металлической решеткой. Для чего были приняты такие меры предосторожности, Зигмунд тоже не представлял. Если он что-то и натворил, то абсолютно этого не помнил, как ни старался напрячь свою память. От этих бесплодных попыток у него только чудовищно разболелась голова.

Деревянные фрамуги окна, так же, как и все вокруг, окрашенные белой, но уже слегка облупившейся краской, были настежь распахнуты, и в палату задувал теплый приятный ветерок, хоть немного разбавляющий неприятный «больничный дух». У Зигмунда с самого детства больница всегда ассоциировалась именно с этим специфическим запахом.

Любому смертному, кто хоть раз бывал в больнице, непременно должен быть знаком запах формалина — этот особый «больничный» аромат, который мало кому нравится. А запах формальдегида очень похож на него.

Это специфическое больничное «благоухание» всегда психологически подавляло Кранке, и вселяло мысли о бренности жизни, хотя трусом он себя никогда не считал. А Рыцарский крест — это признание его храбрости на поле боя. Не каждый старший офицер мог похвастать такой наградой!

Но только попадая в больницу, Кранке вновь превращался в того маленького мальчишку, которого до болезненных колик в животе пугал этот страшный запах формалина, ассоциирующийся у него со скоропостижной смертью.

На самом же деле так пах обыкновенный фенол — «карболовая кислота», в простонародье — «карболка». Сильный антисептик, которым с давних пор дезинфицируют практически все медицинские учреждения по всему миру, а не только в Германии. После обработки карболкой микробы в таких местах не выживают.

«Если на улице еще тепло, — подумал майор — стало быть, на дворе еще лето. Или, на худой конец, начало осени. Было бы куда хуже, если бы за окном хлопьями валил снег».

От этих мыслей он невольно улыбнулся — несколько дней беспамятства можно было спокойно пережить. Во входной двери неожиданно щелкнул замок (ага, а его все-таки держат в запертой палате, и решетки на окнах, отнюдь, не элемент интерьера), и в палату неспешно вошла худая, словно деревянная оглобля, медсестра в белом переднике с красным крестом и накрахмаленном чепце на голове.

Перед собой она толкала металлическую тележку, заставленную хромированными медицинскими инструментами и стеклянными ампулами с лекарством.

— Oh mein Gott! Er kam zur Besinnung! — возопила медсестричка, заметив, что Кранке, наконец, перестал изображать собой бессловесный овощ. — Herr Levin! Herr Professor! Er ist aus dem Koma aufgewacht!

[ О ! Боже мой ! Он пришел в себя! Герр Левин! Герр профессор! Он вышел из комы! (нем.)]

«Хорошо, хоть у своих! — с облегчением подумал майор, заслышав немецкую речь. — Только что же со мной все-таки произошло? Почему я взаперти и за решеткой? Надеюсь, что вскоре получу ответы на свои вопросы… Если не расстреляют…»

А «сушеная вобла» в белом переднике всплеснула руками и, позабыв о тележке, что-то заполошно вереща, бросилась стремглав обратно в коридор — только длинная юбка в дверном проеме мелькнула. Даже дверь запереть и то забыла — так спешила сообщить своему боссу радостную весть!

— Куда вы, фрау?! — Кранке резко привстал на локтях — но тут же со стоном вновь рухнул на подушки — тело его совсем не слушалось. Да и вообще, куда это он собрался в голом виде? Костлявых немок голыми мудями смешить? К слову сказать, аппетитные славянки ему нравились куда как больше, чем угловатые и лошадиноподобные «чистокровные арийки».

В коридоре еще раздавался дробный перестук каблуков бегущей медсестры, а в оставленную открытой дверь палаты заглянул «охранник», упакованный в черную форму СС с двумя рунами «Зиг» в петлицах.

Его внимательный, и чрезмерно подозрительный взгляд пробежался по палате, а потом остановился на Зигмунде. Не увидев ничего опасного, эсэсовец аккуратно закрыл дверь, и запер её на ключ.

Ах, вот даже как? Оказывается, помимо всего прочего у него и персональная охрана под дверью имеется! Что же, доннерветер, он такого натворил, что к дверям его палаты поставили целого гауптштурмфюрера СС? У самого Кранке голова до сих пор работала как-то «с перебоями». Хотя, если он действительно только что из комы вышел, как сообщила эта заполошная медсестра — то и не удивительно.

Профессора Левина ожидать долго не пришлось — он появился буквально через пару минут после того, как Зигмунда, вышедшего из комы, обнаружила медсестра. Он ворвался в палату, словно ураган, разбросав полы идеально белоснежного халата в разные стороны.

Профессор как будто еще не верил в произошедшее чудо и прямо-таки пожирал майора глазами. Складывалось такое ощущение, что он как будто узрел превеликое чудо, в которое, в общем-то, уже и не верил.

— Какое счастье, герр майор, что вы, наконец-то, пришли в себя! — громко, видимо, от нервного возбуждения, воскликнул профессор. Да он едва Кранке на грудь не бросился от искреннего счастья. — Как вы себя чувствуете, Зигмунд? Мы очень переживали за ваше здоровье! Особенно рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер…

— Рейхсфюрер… очень п-переживал… за мое здоровье? — Майор даже заикаться начал от волнения, постоянно облизывая языком пересохшие губы. — Но… что я такого сделал, герр Левин, — чтобы мной заинтересовался Сам?..

— О! Нет, зовите меня Рудольф — не люблю излишнего официоза, — заявил профессор.

— Хорошо, Рудольф… Но все же? — Едва сумев погасив предательскую дрожь в голосе, продолжал настаивать Кранке.

Для начала он просто хотел определиться, в какое-такое дерьмо попал на этот раз. Были определенные сомнения, что он совершил какой-нибудь героический поступок во славу Рейха, и его приедет награждать сам Генрих Гиммлер.

— И что со мною произошло, герр… Рудольф? — продолжал блеять майор. — Я даже с кровати слезть не могу…

— Самое главное, мой друг — вы живы! — Профессор просто лучился добродушной улыбкой, словно кот обожравшийся сметаны. — И это — главное на данный момент!

— Герр профессор, почему я здесь, а не на фронте? — Зигмунд вновь задал терзающий его вопрос. — Ведь я не ранен… А такое ощущение, что превратился в настоящий овощ… И… можно мне воды… пожалуйста! Во рту пересохло…

— О! Прошу простить, герр Кранке… — поспешно расшаркался профессор. — Зелна! — во всю глотку заорал он. — Где тебя черти носят?