Товарищи до конца. Воспоминания командиров панцер-гренадерского полка «Дер Фюрер». 1938–1945

Насколько чувствительно реагировала Франция в этом отношении, показывает то обстоятельство, что вскоре эти эльзасцы – за исключением одного, добровольно вступившего в войска СС, – были освобождены. Для эльзасцев это было очень отрадно, а для их немецких товарищей из 3-й роты, как с общечеловеческой, так и с юридической точки зрения, это стало ярким примером несправедливости, так как их, так же как и эльзасцев, призвали в войска СС. Трудности возникли также из-за того, что примерно половина немцев, находившихся в предварительном заключении, на момент совершения преступления не достигла совершеннолетия и, следовательно, не могла нести уголовную ответственность.

Автор этих строк справлялся в Бордо у солдат 3-й роты, в каком душевном состоянии находился штурмбаннфюрер СС Дикман в Орадуре. Они все в один голос утверждали, что он ходил по деревенской улице взад и вперед с таким выражением холодной, яростной решимости, был так раздражен и напряжен, что никто не мог решиться на то, чтобы не подчиниться его приказу. Таким образом, все эти солдаты столкнулись с явным противоправным приказом.

Как же ужасна война, которая ставит молодых, ничем себя не запятнавших и еще несовершеннолетних юношей перед такой непростой дилеммой, как конфликт со своей совестью и противоправный приказ, из которой практически нет выхода! Никто из них в гражданской жизни никогда бы не попал в такую страшную ситуацию.

Что же касается поджога Орадура, то здесь для Дикмана, видимо, определяющую роль сыграл «приказ Шперрле» (фельдмаршала люфтваффе Хуго Шперрле сам Гитлер однажды назвал одним из своих двух наиболее устрашающе выглядящих военачальников. – Ред.), согласно которому все дома, которые служили укрытием для маки или для хранения оружия и боеприпасов, подлежали немедленному сожжению.

Как в приказе Шперрле, так и в приказе по корпусу быстрые и решительные действия были названы делом первостепенной важности. В приказе Шперрле дословно говорилось следующее: «В связи со сложившейся в настоящее время обстановкой слишком жесткие меры не могут быть основанием для наказания», и это логично: надо немедленно жестко реагировать и только потом докладывать.

Во всяком случае, при знакомстве с французскими источниками можно было сделать вывод, что сначала Дикман строго придерживался приказов. Когда население деревни было собрано на рыночной площади, он потребовал от мэра деревни предоставить ему заложников. Однако мэр, доктор Дезурто, отказался выполнить его требование. После этого, как следует из французских источников, Дикман ушел вместе с ним в мэрию, у северного выезда из деревни. Когда примерно через полчаса он вернулся оттуда, то, перед тем как отдать приказ расстрелять всех мужчин в сараях, стоявших в поле, он выглядел «напряженным и раздраженным» – так его описывали в Бордо солдаты 3-й роты. Об этом же говорилось и в показаниях свидетеля, мадам Тайландье, из Парижа, которая во время проведения этой акции находилась в Орадуре. Газета «Монд» от 28 января 1953 года сообщала о ее показаниях в суде следующее: «Эсэсовцы арестовали ее, но потом им пришлось отпустить ее, никто точно не знает почему. Она сама тоже не знает этого. Сама женщина объясняет это просто тем, что она была родом из Парижа, а это слово, возможно, вызвало у офицера какие-то приятные воспоминания. Но другой офицер заявил: «Здесь убили одного из наших офицеров. Поэтому сейчас мы всех поставим к стенке».

Это свидетельство означает, что за прошедшие полчаса, пока Дикман отсутствовал вместе с мэром, он, очевидно, пришел к убеждению, что штурмбаннфюрера СС Кемпфе, которого он должен был освободить, не было больше в живых.

Солдаты 3-й роты сообщили автору, что во время пожара в Орадуре почти во всех домах взорвались спрятанные боеприпасы. Это обстоятельство, а также свидетельство оберштурмфюрера СС Герлаха доказывают, что деревня Орадур-сюр-Глан была настоящим оплотом Сопротивления.

Самым ужасным в этом деле оказалась трагическая смерть женщин и детей, которых постигла такая злая судьба и которым пришлось расстаться с жизнью в церкви. Их печальная участь всегда будет вызывать самое глубокое сожаление.

К вынесению приговора из-за внутриполитических соображений французский суд подошел тоже с двойной меркой.

С 13 января по 12 марта 1953 года – то есть в течение восьми недель – перед глазами представителей мировой прессы разворачивался большой Орадурский процесс в Высшем военном трибунале в Бордо, на который обязаны были являться и освобожденные из-под стражи эльзасцы.

43 военнослужащих 3-й роты были заочно приговорены к смерти. Из присутствовавших на процессе военнослужащих один эльзасец и один немец также были приговорены к смертной казни. Остальные военнослужащие 3-й роты немецкой национальности были приговорены к каторжным работам сроком от восьми до двенадцати лет. Их эльзасские сослуживцы получили от четырех до восьми лет каторги. Эльзасцы были осуждены условно. Один немец был оправдан.

Оба присутствовавших на процессе и приговоренных к смерти военнослужащих через несколько месяцев были помилованы и приговорены к пожизненному заключению, которое позднее было заменено на длительный тюремный срок. И они, отсидев много лет в тюрьме, были выпущены на свободу.

Так немецкую сторону покарали за события в Орадуре.

В декабре 1953 года бывший высокопоставленный руководитель движения Сопротивления, командовавший отрядами французских франтирёров и партизан-коммунистов в регионе (исторической провинции. – Ред.) Лимузен, а в последнее время мэр Лиможа, Жорж Гингуэн, был арестован из-за массовых убийств в более чем ста случаях, совершенных в отношении своих же земляков во время так называемого «освобождения».

10 ноября 1952 года Гингуэн был исключен из рядов Французской коммунистической партии как «ренегат». Но он был именно тем человеком, под руководством которого регион Лимузен должен был превратиться в самостоятельную советскую республику. Такой прецедент принес бы генералу де Голлю значительные политические трудности. Начальником штаба у Гингуэна был Жан Шенрон, член ЦК Французской коммунистической партии. Гингуэн убивал противников десятками, а поэтому и в дальнейшем приказывал убирать лиц, знавших о его деяниях. Он один из самых зловещих персонажей движения Сопротивления, поэтому можно только приветствовать тот факт, что это движение, по крайней мере, попыталось само очистить свои ряды, прежде чем Гингуэн исчез в клинике для нервнобольных.

Гингуэн командовал и отрядами маки в районе Сен-Леонар-де-Нобла, к которым принадлежал и сержант Кану, взявший в плен штурмбаннфюрера СС Кемпфе и, как он показал в суде, передавший его своим «шефам». Таким образом, Кемпфе находился в руках Гингуэна. Что это означает, становится ясно, если прочесть в газете «Монд» от 15 января 1954 года, кто такой Гингуэн, который по заданию ФКП должен был в июне 1944 года напасть на города Тюль, Гере и Лимож. Что произошло в Тюле, уже известно. И это ничем не отличается от того, что случилось в Гере, прежде чем туда прибыл батальон Кемпфе. В момент прибытия походной колонны Штадлера в Лимож это был уже окруженный со всех сторон город, в котором каждую минуту ожидали штурма со стороны маки.

Как сообщалось, в деревне Орадур-сюр-Глан размещался партизанский штаб, и вообще в регионе Лимузен только район Орадура мог служить местом сбора и исходным пунктом для дальнейших акций маки – все остальные населенные пункты к 9 июня уже были заняты подразделениями дивизии СС «Дас Рейх».

То обстоятельство, что солдатская книжка Кемпфе была найдена в Лиможе, указывает, во всяком случае, на тот факт, что его везли от места пленения восточнее Лиможа в противоположном направлении, а именно в сторону Орадура. Какая судьба ожидала Кемпфе при встрече с Гингуэном, можно себе представить, если прочесть в «Монд» от 4 марта 1954 года, что сказал депутат партии социалистов от департамента Коррез (центр этого департамента – город Тюль) о преступлениях Гингуэна в отношении своих французских земляков: «…страшные и самые ужасные преступления, которыми терроризировалось местное население».

В заключение необходимо сказать, что борьба маки против германских оккупационных войск велась с нарушением германо-французского соглашения о перемирии от 1940 года, с нарушением Гаагских правил ведения войны и с вопиющим нарушением Женевской конвенции при обращении с немецкими пленными.

Германская армия не собиралась вести войну с французами, а лишь стремилась отразить вторжение войск противника в Нормандии.

Ее акции против маки всегда были только ответной реакцией на преступления маки в отношении немецких солдат и гражданских лиц.