Товарищи по оружию

– Жарко, – сказал он, улыбнувшись неожиданной среди царившей кругом тревоги естественной, неторопливой улыбкой.

Этот человек внушал чувство доверия то и дело поглядывавшим на него саперам тою неуловимой печатью военной опытности, которая лежала на всем его поведении. Он был в бою и встретил их, вернувшись из боя. И это отделяло его, уже воевавшего, от них, еще не воевавших.

Комиссар торопился; через десять минут, все убыстряя шаг, дошли до большой лощины, лежавшей среди холмов; она разветвлялась на несколько узких балочек.

В лощине стояли четыре броневика и накрытая маскировочной сеткой палатка, с тянувшимися взад и вперед от нее шестовками телефона. Кругом в сыпучем песчаном грунте были вырыты такие противовоздушные щели.

Комиссар приказал саперам рассредоточиться по балочкам, а сам вместе с Артемьевым, старшим лейтенантом и политруком пошел вдоль телефонного провода к наблюдательному пункту командира полка.

У броневиков, мимо которых они проходили, стояли люди в шлемах и кожанках.

– Обещали пять, а привели четыре, – кивнул комиссар на броневики. – Почему?

– Пять было, – сказал стоявший у крайнего броневика монгол, командир машины. – Один по дороге потеряли.

– Авария? – спросил комиссар. Монгол коротко ткнул пальцем в небо.

– Готовность на девять, – повернувшись, уже на ходу напомнил комиссар.

Монгол вместо ответа только молча сдвинул каблуки.

Артемьев посмотрел на часы, думая, что он ослышался, но увидел, что все верно, не было еще и девяти. Прошло всего пять с половиной часов с тех пор, как Апухтин тряхнул его за плечо в Тамцак-Булаке и сказал: «Вставайте, пора ехать».

Командир 84-го стрелкового полка майор Панченко полулежал на песчаном бугре около наблюдательного пункта и, опершись на локти и негромко покряхтывая от боли, ждал конца перевязки. Он уже был в боях в прошлом году на Хасане и там тоже был ранен на второй день, но так легко, что даже не вышел из строя. А теперь выходить из строя не позволяла обстановка, хотя ранение было гораздо тяжелее. Двадцать минут назад осколком снаряда ему оторвало два пальца на правой ноге; большой оторвало так чисто, как будто его никогда и не было, а второй, тоже оторванный, повис на тонком лоскуте кожи.

Панченко, хотя и потерял много крови, еще не почувствовал слабости. У него только все сильней болела нога.

Полковой врач, усталый после бесчисленных операций и перевязок, против ожидания, не настаивал на том, чтобы отправлять командира полка в тыл. Ему было лень спорить, тем более – он знал, что это бесполезно. Промыв рану спиртом, он остриг кусочек кожи, на котором держался второй палец, и так равнодушно швырнул его в сторону, что Панченко, несмотря на боль, усмехнулся.

– Словно окурок, – сказал он и тут же охнул, потому что врач начал чистить рану от осколков кости.

Рядом с командиром полка, врачом и помогавшим ему санитаром сидел командир монгольского бронедивизиона Даваджаб и смотрел на перевязку с равнодушием человека, который сам переносил бы такую же боль ничуть не хуже. При разрыве снаряда его засыпало, и он сидел, поеживаясь и доставая из-за шиворота комочки сухой земли.

– Сейчас прибудет саперная рота, – говорил Панченко, прерывая свои слова покряхтыванием, – комиссар полка поехал ее встречать. И как же это он вывел у вас пятый броневик? Неужели прямым попаданием?

Монгол кивнул и выругался:

– Бузар шившигт самураи пар!

– Большие сволочи, – охотно согласился Панченко, в который раз за день смертельно досадуя, что у него здесь всего один батальон, а два остальных еще движутся где-то в степи и прибудут не раньше вечера.

– Готово, – сказал врач, запихивая в сумку свой инструмент и вставая с колон. – Но ходить будет нельзя.

– Как так нельзя? – сказал Панченко, пробуя встать на больную ногу. Пока шла перевязка, он думал, что сможет ходить, ступая на пятку, но как только он ступил на нее, в ней отдалась такая боль, словно оторвана была пятка, а не пальцы. – Да, – сказал он и ухватился рукой за плечо санитара. – Слушайте, неужели вы на весь батальон не приготовили пары костылей?

– Нет костылей, – сказал врач. – Костыли в полевом госпитале.

– Тогда, – отпуская плечо санитара и снова садясь, сказал Панченко, – прикажите израсходовать на меня одни носилки: парусину содрать, у палок обрезать концы и набить эти чурки сверху накрест, чтобы вышло вроде костылей.

– Есть! – сказал врач и торопливо ушел вместе с санитаром, беспокоясь за раненых, уже, наверное, опять «копившихся на перевязочном пункте.

По дороге к наблюдательному пункту комиссар заметил быстро пробежавших соседней балочной врача и санитара, и у него шевельнулось тревожное чувство. Добравшись до наблюдательного пункта, он увидел командира полка, сидевшего вытянув забинтованную ногу.

– Ну что, товарищ Джикия, привел людей? – как ему казалось, бодрым, а на самом деле ослабевшим голосом спросил Панченко, глядя на подошедшего вместе с Артемьевым и саперами комиссара.

– Привел. Что с тобой?

– Два пальца оторвало. Сижу, жду костылей.

Панченко поднялся, стал на одну ногу и, держа на весу другую, оперся на плечо комиссара.

– Здравствуйте, товарищи. Командир монгольскою бронедивизиона, – он довернул голову в сторону Даваджаба, – будет вас поддерживать.

Артемьев сразу узнал командира полка. Это был Панченко, окончивший академию на два года раньше него.

Панченко тоже почудилось в лице Артемьева что-то знакомое.

– В Академии Фрунзе не учились?

– Так точно, окончил в этом году, – обрадованно сказал Артемьев.

Он ждал, что Панченко что-нибудь скажет, но тот ничего больше не добавил, тяжело оперся на плечо комиссара, с трудом сделал нисколько шагов вверх по склону и влез в окоп, откуда можно было все показать на местности. Вслед за ним влезли и остальные.

Перед их глазами открылось однообразное зрелище бесчисленных, похожих друг на друга мелких песчаных барханов. На ближних виднелись наскоро отрытые окопы, в них сидели бойцы, и там изредка похлопывали выстрелы. Левей, ближе к переправе, слышались сильная ружейная стрельба, пулеметные очереди и иногда разрывы снарядов.

Открыв планшет и взглянув на карту, Артемьев понял, что они находятся именно в том районе холмов у реки, где он видел с Хамардабы особенно частые разрывы. Теперь, наоборот, он стоял на одном из этих холмов лицом к западу и видел отсюда вдали, за Халхин-Голом, высокий гребень Хамардабы. А между ним и Хамардабой были японцы, прорывавшиеся вдоль берега к переправе.