Товарищи по оружию

– Разве у вас в канцелярии гардероб?

– Вы, чем волноваться, лучше ложитесь, товарищ Полынин. – улыбаясь терпеливой профессиональной улыбкой, сказала сестра. – Разденьтесь и ложитесь, а то мне от начальника госпиталя из-за вас попадет.

– Это другое дело.

Он взял с койки халат и надел его поверх галифе и сапог.

– Вы бы совсем разделись, товарищ Полынин, – сказала сестра.

– Ну это уж, извините, без вас обойдется, – сказал Полынин и, только когда сестра вышла из палатки, сел на конку и начал стаскивать с себя сапоги.

– Говорят, они тут за лежачими чуть ли не горшки выносят? – спросил он.

– Случается, – ответил Артемьев.

– Я этого не терплю. – Полынин стянул второй сапог, поставил оба сапога рядом возле койки и поверх них аккуратно разложил портянки. Сняв галифе и халат, он в белье залез под одеяло и медленно и сладко потянулся. – Спать хочется!

– Ранение у вас, как видно, не особо тяжелое, – сказал Артемьев и оглянулся на койку Мякишева, но Мякишева и след простыл.

– Да какое это ранение! – сказал Полынин. – Только что крови много, как из зарезанного.

– Из-за потери крови и спать хочется, – сказал Артемьев, знавший это по себе.

– И без этого бы хотелось, – зевнул Полынин. – Шарик по двадцать часов не закатывается. А пока шарик на небе – все время работа. Одна надежда выспаться – если дождь пойдет, но дожди тут только по праздникам. Выходит, без госпиталя не выспишься.

Проспал он действительно четырнадцать часов подряд. Артемьев, с нетерпением ожидавший возможности поговорить с новым человеком, уже успел позавтракать, погулять, сыграть две партии в шахматы, а Полынин все еще спал. Едва он проснулся, ого сразу же увели в перевязочную, и он вернулся оттуда в дурном настроении, потому что хирургическая сестра сказала, что Апухтин выпишет его только послезавтра.

Переживая, он долго ходил из угла в угол палатки легким, пружинящим шагом и, как ни странно, казался щеголеватым даже в госпитальном халате. У него были светлые, зачесанные на косой пробор волосы и такие правильные черты лица, что он казался бы красавчиком, если б не жестковатое выражение глаз, менявшее первое впечатление от его внешности.

– Что, болит? – спросил Артемьев, когда его сосед, морщась и раздраженно двигая мускулами лица, сел на койку.

– Чешется. Бинты мешают. А рана – курам на смех! Просто пол-уха нет. Японец в хвост зашел и отгрыз. Очередью.

– Да, это неприятно. – Артемьев подумал, что Полынина, с его внешностью, наверно, правится женщинам.

– А, черт с ним, с ухом! – неожиданно для Артемьева равнодушно махнул рукой Полынин. – По мне, пусть бы хоть все отгрыз – только бы не ушел. А он ушел, паразит!

– Значит, испортили ваш портрет, товарищ майор? – вмешиваясь в разговор, развязно сказал Мякишев.

Полынин быстро и недружелюбно посмотрел на него.

– Пойдем пообедаем? – обратился он к Артемьеву, перед этим несколько секунд подчеркнуто помолчав. – Этот, что ли, вчера рассказывал, как меня из кусков сшивали? – кивнул он, проходя с Артемьевым мимо развалившегося на койке Мякишева.

– Этот, – невольно улыбнулся Артемьев.

– Откуда? – повернулся Полынин к Мякишеву.

– Ростовский, – ответил тот, нерешительно спустив ноги с койки.

– Вот не думал, что сюда, в Монголию, из Ростова таких трепачей посылают, думал – их там, на месте, перевоспитывают, – сказал Полынин, выходя из палатки.

– Теперь три дня переживать будет, – сказал Артемьев, которому стало жаль растерявшегося Мякишева.

– Ничего, пусть попереживает: не люблю нахалов, – сказал Полынин. – Особенно в армии. И зря у нас не замечают разницы между простотой и нахальством. Человек бывает действительно простой, но не терпит, чтобы на службе каждый хлопал его по плечу. Так про него говорят: «Забурел!» Про другого говорят: «Простой парень». А он нахал – и больше ничего. Не знаю, как у вас в пехоте, а у нас в авиации бывает. А по-моему, дружба дружбой, служба службой, а середины нет!

Ничтожный случай с Мякишевым, видимо, задел в нем какую-то уже давно и сильно натянутую струну.

После обеда Артемьев и Полынин долго стояли вдвоем в степи. Степь, как море, тянула к себе. Хотелось идти по ней до горизонта и дальше, не веря, что она может быть все время такой одинаковой, и надеясь, что там, за горизонтом, окажется что-то другое, чего не видно отсюда.

– А за Халхин-Голом ничего похожего, все наоборот, сопка на сопке, – сказал Артемьев.

– А еще километров на пятнадцать восточное – отроги Хинганского хребта, метров по триста, по четыреста, – отозвался Полынин.

– А еще дальше?

– А еще дальше – Маньчжурия, летать не ведено, ведено заворачивать.

– Заворачиваете? – спросил Артемьев.

– В общем, заворачиваем. – Полынин рассмеялся. – Летчики в воздухе вообще дисциплинированнее, чем на земле.

– И вы тоже?

– И я тоже. А что я, Иисус Христос, что ли? Я только не терплю нахальства. А так, если службы нет, разве плохо погулять по-порядочному, выпить с ребятами, кое-что вспомнить из общего прошлого? Здесь, конечно, почти не приходится, погода все время хорошая. Шесть-семь вылетов в сутки. Даже под Мадридом на что уж было тяжело, а все-таки с аэродрома ехали в гостиницу – душ, мягкая постель. И главное – комаров не было. А здесь комары – просто жуткое дело… Мы их самураями прозвали.

– А как вы японцев расцениваете? – спросил Артемьев.

– По прямой скорость у них немного больше, – сказал Полынин, – но в смысле маневренности в воздушном бою наша «чайка» не только не уступит, а, я бы сказал… Конечно, не последний вопрос и – кто за ручку держится! Летчики у них в большинстве с боевым опытом, после Китая. Они тут в первое время, надо прямо сказать, пощипали наших. Но теперь, наоборот, мы их крепенько прижимаем. Сюда и старые кадры, вроде нас, подлетели. И молодежь уже по нескольку боев имеет, теряться перестала. А ты бы к нам взял да приехал на аэродром! Отсюда всего одиннадцать километров; когда северный ветер, наверное, наши моторы слышны.

– Что-то не слышал.

– Это у тебя слух не авиационный, – окончательно перешел на «ты» Полынин и, приложив к уху ладонь, долго стоял, прислушиваясь. – Можешь мне сказать, что я вру, но я, например, слышу. Приезжай, не пожалеешь! Вам, общевойсковикам, вообще надо почаще у нас на аэродромах бывать, чтобы точно знать, когда и что с нас можно взять. А то вы иногда полторы души с нас тянете, а иногда и половины не просите.

– Пожалеть-то я бы, конечно, не пожалел, если бы поехал, – сказал Артемьев, – но, когда выпишут, надо будет двигать прямо в штаб группы, а до выписки Апухтин, насколько я знаю его характер, ни на один час не пустит.