Товарищи (сборник)

«Где воюем!»

С силой толкнул внутрь тяжелую дворцу вагона. Вместе с Масленниковым в вагоне был Фоминых. Он первый протянул руку Милованову, дружелюбно улыбаясь.

— Ну здравствуй, походный атаман.

Масленников сидел в глубине вагона у столика, склонив над расстеленной на столике картой коротко остриженную голову. Сунув шершавую ладонь, попенял:

— Запоздал.

— Только с аэродрома.

— Ну садись. — Масленников зашуршал картой. — Ты, Милованов, может быть, думаешь, что мы дадим твоему корпусу время на формирование, укомплектование и так далее…

— Этого я не думал, — прямо взглянув на него, сказал Милованов.

— Вот и правильно. Время не ждет. Все придется утрясать на марше. Твой корпус вслед за танками немедленно вводится в прорыв. Ему поставлена задача… — Масленников говорил отрывисто, взгляд его колючих глаз то впивался в карту, то, поднимаясь к окну, буравил завесу ночи, — скрытно от противника пересечь бурунную степь и сосредоточиться правее Моздока. Расстояние… — он взял спичку, отмерил по карте масштаб. — В два дня уложишься?

— Я еще совсем не знаю корпуса. Как с лошадьми, с транспортом?

— Слушай дальше. На правом фланге у тебя будет…

— Кажется, идет, — повернув голову к двери, сказал Фоминых. В коридоре послышались шаги. — Как это, Милованов, на Востоке говорят: «По шагам идушего узнаю намеренья его».

У самого купе шаги затихли, дверь, завизжав, отодвинулась. На пороге стоял высокий генерал в белой бурке. Из-под широких бровей зорко оглядели собравшихся в купе живые, навыкате глаза.

— Здравствуй, Гусаченко, — снопа первый протягивая вошедшему руку, сказал Фоминых. — Знакомься с Миловановым.

— Очень рад, — низким голосом сказал вошедший и сел рядом, расстегивая на груди крючок бурки и слегка откидывая ее. Темно-зеленый китель туго охватывал его начинающую полнеть фигуру. Усы опушила изморозь.

Масленников смотрел в окно. Не оборачиваясь, спросил у него:

— Ну как твой Ачикулак [12] ?

— Твердый оказался орешек, товарищ командующий, — вставая, ответил Гусаченко. Бурка, скользнув с его плеч, мягко упала на пол вагона.

— Сиди, — движением руки остановил его Масленников.

12

Ачикулак — районный центр в прикаспийской степи.

— Противник стянул сюда до восьмидесяти танков и двух пехотных дивизий. Вдобавок доты, колючая проволока в три ряда, сплошь минированные подступы. — Гусаченко говорил с уверенностью человека, хорошо знающего, о чем говорит.

— Я твои донесения читал, — перебил его Масленников. — Что же ты предлагаешь?

— Я уже излагал свою мысль. — Гусаченко тронул пальцем оттаявший ус. — Мы клюем по зернышку, а здесь нужен массированный удар с выходом на просторы Ставрополья. Одного корпуса мало. Я предлагаю свести два кавалерийских корпуса, придать им мотомехчасти и…

— Нечто вроде конармии? — снова перебил Масленников.

— А гвардии генерал-лейтенанта Гусаченко командующим? — улыбаясь, вставил Фоминых.

— Это вопрос уже второстепенный, — не смутившись, ответил Гусаченко. — В эту конномеханизированную… группу могли бы войти Кубанский, затем… — он повернулся к Милованову. — Я ведь, можно сказать, крестный отец Донского корпуса. Вы у меня два лучших хозяйства забрали.

— Я бы вас попросил, чтобы этим хозяйствам сено оставили, — встречаясь с его взглядом, сказал Милованов. — Приехали на машинах, разгружают эшелоны…

— Я такого приказа не отдавал. Это ошибка. Сегодня же выясню, — округлил глаза Гусаченко.

Фоминых переводил взгляд с одного на другого, пряча в уголках рта усмешку. Масленников легонько побарабанил подушечками пальцев по столу.

— Да, да, придется вернуть. Ты, Гусаченко, эту свою повадочку брось…

— Да я, товарищ командующий… — яростно взмолился Гусаченко.

— Хорошо, об этом потом. Итак, направление удара…

Четыре головы склонились над картой.

Час спустя Милованов вышел из вагона. Сеяла изморозь. Напротив с четырехосной платформы светились из темноты угольки двух папирос, то и дело перебиваемый кашлем голос говорил:

— Догнали нас, Дмитрий, уже до самого Терека. Уперлись задом в гору, а дальше куда? К персам?

— Там нам делать нечего, — отвечал молодой, ломающийся голос. — Вот подождите, папаша, скоро они отсюда начнут еще быстрее удирать, чем сюда шли.

4

Лезвием света, разрывающего мглу, выхватывало солончаковое затвердевшее озеро, гряду придорожных бурунов, темную бахрому верблюжьей колючки. Шумел под колесами песок. То впереди взмоет сова, то замечется и скатится на обочину ослепленный заяц.

— Из ружьишка бы, Луговой, а? — Подушки заднего сиденья заскрипели, тяжелое тело заворочалось на пружинах.

Дорогу перепахали следы машинных скатов, колеса подвод, изрыли копыта.

— Выйди, Луговой, взгляни, еще не хватало на немцев напороться.

Тот, кто сидел впереди рядом с водителем, вышел из машины, опустился на корточки. Сноп фары осветил фуражку с красным околышем. В тишине, наступившей за последними всхлипами мотора, слышно стало, как неистовствует в ночной степи ветер. Песок с шорохом осыпал машину. Там, где только что бежала колея, — уже непроторенное бездорожье, затянутое; серой шевелящейся пеленой.

— Верблюжий помет, гусеница… — ползая на коленях, Луговой разрывал руками песок.

— Что ты там бормочешь? — тоже вылезая из машины, сердито спросил его спутник. — Мне точно известно, наши танки здесь не ходили. Возьми мою карту, компас, свизируй.

Теперь они уже вдвоем нагнулись над дорогой, развернув в полосе света карту. Спутник Лугового был на голову ниже его, но и шире в плечах.

— Держать на северо-запад, — сказал он, разгибаясь и отдуваясь.

— Строго на север, — сворачивая карту, сказал Луговой.

— Нет. — В голосе его спутника привычка командовать и безоговорочная власть.

Ночная степь прогоркло пахла песками.

— Проклятый бурунный край, — снова усаживаясь на заднем сиденье машины сказал спутник Лугового.

Луговой дотронулся до плеча уютно придремавшего на баранке руля шофера.

— Приказано на северо-запад.

Вскинув голову, тот взглянул на него хмельными от сна глазами и сразу до отказа выжал газ. Машина сорвалась с места, опять поток света зашарил среди бурунов.