Товарищи

— Ох, нечего! А может, я тебя пришла посмотреть?

— Чего я тебе — карточка?

— Может, и карточка! — Она расхохоталась и опрометью выбежала из комнаты.

Егор кинулся к окну и увидел мелькнувшую пуховую шаль и синюю телогрейку.

«Вот, черт, какая стала! — подумал Егор. — Летом, когда приходила к матери помочь огород поливать, все смотрела молча, слова было не услышать. Да к сторонке жалась, словно боялась, что ее заметят. А теперь гляди ты! Смелая. И веселая. И вроде красивая стала».

Вечером первым вернулся с работы дедушка Кузьма, отец Анны Кузьминичны. Он уже знал о приезде внука и был очень обрадован, по со свойственной ему последовательностью сразу же начал внимательно расспрашивать Егора: почему пустили в отпуск, кто и какие наставления давал перед дорогой, получил ли внучек денег на билет и сколько именно, и вообще задавал такие вопросы, которые казались Егору неуместными. Но Егор не терялся — он рассказывал об отпуске деду не первому; отвечал не спеша, резонно, и старик поверил, что внук действительно приехал в отпуск.

Одно вызвало у дедушки Кузьмы сомнение: у Егора не было на руках бумажки об отпуске. Но Егор убедил старика, что такие бумажки совсем необязательны, что они выдаются не ученикам, а только рабочим.

После ужина за Егором зашли его бывшие приятели — Максим Ивкин и Сергей Тюпакин. Хотя матери и не хотелось, чтобы в первый же вечер Егор куда-то ушел, по ребята уговорили ее, и Егор стал собираться. Анна Кузьминична посоветовала сыну вместо форменной шинели надеть полушубок, но Максим и Сергей в один голос запротестовали, доказывая, что полушубки носят все колхозные ребята, а вот шинель — только один Егор. Максим и Сергей по очереди примерили шинель и в один голос заявили, что лучше одежды и не придумаешь.

Перекинув ремень гармони через плечо и пообещав матери скоро вернуться домой, Егор ушел в избу-читальню. Там ему очень обрадовались и усадили па самое видное место. Знакомые и незнакомые ребята и девушки, войдя в комнату, прежде всего подходили к нему и здоровались за руку. Почти все девушки обращались к Егору на «вы». Ребята старались сесть поближе, заговаривали с ним, протягивали кисеты с самосадом, предлагали выйти покурить.

Таким почетом и вниманием, как в этот вечер, Егор не пользовался еще никогда.

Вокруг него все время вертелись несколько парнишек. Выбрав удобную минуту, они засыпали его вопросами:

— В чем плавят чугун?

— Егор, когда льют чугун, он какой — совсем жидкий? Как вода или, может, как сметана?

— Когда нужно лить — чугун носят или он сам течет?

— А страшно лить горячий чугун?

— Он совсем красный или малость беловатый?

— От чугуна пожары бывают?

— В городе трудно стать ударником?

— Сталь у вас тоже делают?

— А почему не делают стали?

— Всем передовикам дают отпуск или только самым лучшим?

На вопросы о городе Егор отвечал неохотно: Чем больше ему приходилось говорить о своем отпуске, тем тревожнее становилось на сердце. Куда было бы лучше, если бы никто не спрашивал, почему он дома. Играя старательно на гармошке, Егор пытался казаться веселым, разговаривал и смеялся, но иногда смеялся невпопад, когда не было причины даже для улыбки.

Совсем неожиданно Егор увидел в дальнем углу читальни Катюшу Серикову. Она сидела среди подруг и время от времени поглядывала в его сторону. А когда он поднялся и сказал, что пора домой, она тут же выскользнула из комнаты, спустилась с крылечка и пошла не спеша, словно поджидая его. Она была уверена, что Егор обязательно догонит и они вместе пойдут домой. Но Егора вызвались провожать ребята. Катя свернула в сторону и пошла домой одна.

Егору было чрезвычайно приятно, что товарищи обращаются с ним, как с заслуженным человеком, как с почетным гостем, но в то же время становилось страшно: ведь он знал то. чего не знали другие. Он понимал, что рано или поздно в колхозе все равно узнают правду о нем, и боялся думать, как после этого станут относиться к нему знакомые.

Ему было ясно: тогда всё будет совсем не так, как было сегодня.

Он решил оставаться на положении гостя еще два-три дня, а там попросить председателя колхоза дать ему работу и сразу же начать работать так, чтобы все заговорили о нем, как о самом старательном и добросовестном. Егор был уверен, что в колхоз его возьмут с радостью.

В ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ

На Южном Урале март считается самым непостоянным месяцем, каждый мартовский день может преподнести неожиданность. Так случилось и теперь: накануне вечером еще был сильный мороз и бушевала пурга, такая пурга, что света белого не видно, снежными сугробами перехватило все тропы и дороги, а на следующий день небо засияло весенней голубизной, весело пригрело солнце, с крыш сначала закапало, а потом залепетали, зажурчали тоненькие, трепетные струйки.

Незадолго до конца смены мастера Селезнева вызвали к директору училища. Уходя, он наказал Мазаю составить сводку о выработке группы за смену и предупредил, чтобы ребята подождали его, если вдруг он задержится в дирекции и не вернется до перерыва.

Прогудел гудок, а Селезнева не было.

К литейному цеху подошла Наташа Сибирцева. Это была рослая, лет семнадцати девушка со строгим, задумчивым лицом и внимательными, широко открытыми черными глазами. Она заглянула в окно, постучала в него и стала знаками вызывать к себе Олю. Дверь быстро распахнулась, и из цеха выбежала Оля. Она взглянула на солнце, зажмурилась, слегка поежилась и, довольная, негромко рассмеялась:

— Какой сегодня день! Наташка, день-то! Солнце прямо по-весеннему светит. А пригревает как!

Наташа удивленно оглянулась вокруг и, убедившись, что все обстоит именно так, как говорит Оля, сказала спокойно и вразумительно:

— Да, день действительно хороший. Это потому, что зима кончается. Теперь вот-вот весна нагрянет.

— Нагрянет? Она уже нагрянула!

Оля долго еще восторженно приглядывалась ко всему, радостно похохатывала, словно мурлыкала, и даже немного приплясывала. Потом стремительно бросилась к Наташе, обвила ее руками и завертела на месте:

— Наташа, Наташа, ты подумай! Нет, ты только подумай! Вчера был морозище, буранище, страшилище, а сегодня — вдруг весна. Да какая весна — настоящая!

И, так же быстро отпустив Наташу, Оля вытянула вперед руки, чуть откинула назад голову и запела:

Ой, весна, ты, весна, Ты, весняночка! Светит, греет Красно солнышко.

Если бы сейчас кто-нибудь спросил Олю, где и когда она слышала эту песню и какие в ней дальше слова, она бы только пожала плечами. Она пела «Веснянку» потому, что и слова и мотив этой песни отвечали ее душевному состоянию.