Тойота-Креста

Он поднялся в номер, когда она уже выходила. В просвете открытой двери чернел чемодан с выдвижной ручкой и виднелась полузастеленная постель. Маша была чуть невыспавшаяся, глаза казались резче, а влага на веках острей, первозданней. От нее чуть пахло духами и земляничной жвачкой. Другой, химически тревожный, дорожный запах шел от чемодана на колесиках.

– Мы попьем кофе?

– Конечно. И раз уж мы здесь, я тебе город покажу.

– Мы успеем? У тебя еще какие дела в Красноярске? Кроме меня?

– Кроме тебя? – повторил он, словно дожидаясь, пока эти слова доберут смысла. – Да никаких особенно, на Правый съездить. Берег, я имею в виду…

– Плохой кофе.

– Да? Я как-то не задумывался… Мы сейчас монастырь посмотрим.

Машина тихо тронулась, сквозь коричневые стекла дома гляделись сдержанней и глаже.

– А это наличники… Называется “сибирское барокко”.

– Это ты придумал?

– Не помню, может, и я…

– Вообще-то больше на модерн похоже… Странные… Очень красивые… Я таких не видела.

Он остановился у монастыря со стенами, когда-то белыми, а теперь облезшими и такими по-детски низкими, что, казалось, мир за четыреста лет навсегда перерос их. Стена от зубца к зубцу сбегала и взмывала фигурным провисом, но даже через эти провисы настоящее внутрь не переливалось. Кое-где по рыхлому кирпичу лепились березки.

В углу стен косо чернел кедр с обломанным стволом и живым боковым отвилком. Погибший ствол был как отрезан по границе стены, а боковой отстволок уцелел над монастырской землей и темнел живописно и густо.

Рядом с воротами обосновалось целое семейство собак, полуовчарочьей, смешанной породы, особенно нескладными казались молодые, с гладкими вихляющимися хвостами и большими лапами.

– Смотри… – тихо сказала Маша и осторожно взяла его за локоть. – Они не… опасные? – Слово “опасные” она сказала своей скороговорочкой, словно схватив из засады. – Что ты? Я смешно говорю?

– Очень. Видишь этот кедр? Я брата Андрея просил сделать фотографию.

Если б умел, я бы картину написал.

– Какую? – спросила Маша каким-то другим, крадущимся, голосом, и он понял, что они уже вторглись в странное и плотное поле, где слова не сжимались и каждое движение сердца доходило без утечки.

– Стена монастыря. Кедр со сломанной вершиной. Небо. Рваные облака.

Машина с открытой дверью. И человек смотрит на кедр. Только мне кажется, что на кедре не хватает чего-то живого.

– Мне тоже кажется, что… на дереве, рядом с которым ты живешь, не хватает птицы.

– И я бы на него посадил орлана-белохвоста.

Снова раздался теплый, нутряной, сопящий смешок:

– Это такой орел?

– Это такой орел. – Женя заметил, что Машин смешок всегда появлялся, когда говорили о животных, и что они все больше повторяют друг за другом слова. – Что тебя рассмешило?

– Я не знала, что они разные. Я думала, бывает один. Просто орел.

– Их много. Есть беркут. Есть белоплечий, тихоокеанский орлан. Ты не бойся… они не… опасные.

Когда она была удивлена, поражена, вырывалось это нежнейшее:

– А-ах! – Она открывала рот и тут же закрывала, прикусив воздух с легчайшим кастаньетным ударчиком. Глаза сияли. Крупные гладкие зубы блестели.

– Ты дразнишься!

– Тебе это не нравится?

– Нет. Мне нравится картина. И орел. Но только мне кажется, все это так далеко. От того места, где я живу.

– А мне кажется… – Женя задумался.

– Что тебе кажется? – спросила Маша каким-то совсем близким голосом.

– Мне кажется, что там, где ты живешь, забыли, что у орла две головы.

У ворот стоял грузовик с досками, и пустой трактор опирался на ковш с трудовой тяжестью.

– Он устал? – спросила Маша.

7

Откинувшись в кресле, она сидела слева от него в белой блузке и светло-синих джинсах. Глаза были закрыты очками. Губы расслаблено приоткрыты. Белая короткая блузка обтягивала грудь. Маша пошевелилась, потянулась, согнув руки в локтях и сведя за головой, блузка поднялась, и под ней открылась нежно-желтая полоска живота.

Он так и не понимал, открыты ли ее глаза, и она будто почувствовала и спросила трезвым и чуть ослабшим голосом:

– Мы скоро приедем?

– Скоро.

– Что там было написано?

– Больше-Муртинский район.

– Странное название. Оно мне не нравится. Они все такие?

– По-моему, отличные названия. Ирбейский район, Тюхтетский…

– И ты везде был?

– Почти. Есть, правда, поселок, Усть-Бирь, я там не был, но такое название, что лучше пусть про запас останется.

– А чем оно тебе нравится?

– Оно вроде короткое, а столько всего. И свежесть, и дикость… И устье реки, и Сибирь. А взять Арадан… Или Манское Белогорье…

– А ты к названиям серьезно относишься. Тебе здесь нравится…

– Здесь столько всего… В Хакасии… Казановка, Аскизский район.

Степь: полынь, чабрец, ирисы. И наскальные надписи… Приложишь лист бумаги, потрешь пучком травы – и выступит конь или собака…

– Хм. – Маша помолчала. – А у меня только кот есть. Когда я летом еду на дачу, он сидит в корзине. – Маша сопнула своим смешком, улыбнулась, прищурилась. – И я его поливаю из пульверизатора.

– Хм, – сопнул уже Женя. – А Григорий Григорьевич рулит.

– Да нет, он вообще не водит машину. Ему это не нужно. Ему нужно… совсем другое… Но я с ним развожусь. Уже год целый.

– А как же все это?..

– Просто мы договорились, что доделаем работу, раз уж вместе взялись. Он меня уговорил… Да. А ты не похож на шофера.

– А ты на жену, которая разводится.

– А на кого я похожа?

– На “Висту” девяносто первого года.

– А что это такое?

– Самая красивая машина. Которую я… когда-либо видел.

– А то, что вы сказали, Евгений, знаете, на что похоже?

– На что, Мария?

– На самый топорный комплимент, который я когда-либо слышала.

– А вы ее просто не видели.

– Кого?

– Ту “Висту”.

– А какая она?

– Такая прогонистая. И дизайн “плавник акулы”.

– Что это такое?

– Это когда задняя стойка крыши по форме, как плавник акулы, и ее линяя очень плавно сходит на длинный багажник. У меня была такая машина, я на ней четыреста тысяч проехал.