Традиции & Авангард. №1 (13) 2023 г.

– Скажи свое имя.

– Нет у меня имени, не нужно оно таким, как я.

– Но ты ведь можешь подумать о том, чего же ты хочешь.

– А ты, я смотрю, уже подумала, сидишь все в той же позе, что и двадцать лет на кровати! Да комфорта я хочу и не работать! Плевать я хотела на любую систему. Пошла вон! Вон!

Эта кричала, и я поспешно слезла с лесенки и чуть ли не бегом вернулась к своему месту. Разгадка была так близка, я почти ее нащупала, я вот-вот что-то пойму… Нет, я уже не была в «той же позе».

Я уснула с этими мыслями и проснулась с ними, наполненная и радостная, будто новый день принесет мне… И тут раздался крик. Он пронесся по тоннелю, захватив ужасом. Я видела в глазах и жестах… Я вскочила, другие тоже вскакивали, спрыгивали с кроватей, бежали на крик, и я с ними.

Я, они, мы все увидели: на лесенке висело тело Этой. Мы молчали хором. Мы смотрели на тело, которое словно кричало одним своим видом: ВЫХОД, вам сюда. Злая дрянь, сорвала повязку с наших страхов: нет у вас выбора, вот он, единственный личный выбор каждого, кто не хочет быть частью системы! Мы дышали в унисон, наши руки тряслись в одном ритме, быть может, мы даже мычали и не расходились. И не было Птица, чтобы нас успокоить. Меня толкнули, и я закричала от страха:

– Не хочу, я не могу больше так!

Толпа заволновалась, распалась, меня подхватили под руки, отвели на место. Вскоре тоннель опустел, все спрятались. Только и слышны были всхлипы, нервный шепот, стоны.

Я больше не буду такой, как была. Никогда. Но что делать? Я спустила ноги с кровати – пол был холодным, холод побежал по ногам, и они тоже каменели. К черту их, к черту страх! Я стала рассказывать одну историю, в которой жил-был Птиц. Я слышала их дыхание, слышала, как они замолкли, задвигались ко мне. Я заговорила громче и вглядывалась в лица, чтобы каждый чувствовал: я говорю с ним. Я видела их глаза, я слышала их с изнанки. Ноги были ужасно холодными, а руки, чтобы не тряслись, я сжала в замок. Они не будут другими, но я могла стать другой. Истории нужны, чтобы объединять людей чувством и мыслью, чтобы сближать в тесное, теплое, слушающее «мы». Я говорила, пока не задребезжала тележка с обедом.

Люди в форме пришли после обеда. Сдергивали с кроватей, гнали толпу. Они назвали мое имя. Я рассмеялась.

Грузовой лифт, темные коридоры со слабыми лампочками, шарканье множества ног-нас вели, а мы шли. Когда очередные двери распахнулись перед нами, я зажмурилась. В глаза било солнце. Холодный воздух пьянил. Мы стояли на платформе, рельсы струились вдаль, в страшное будущее.

– Я не согласна, – прошептала я про себя, а потом выкрикнула: – Я не согласна, мне есть что дать миру!

– Я знаю. – Птиц подошел сзади. – Поэтому ты здесь, а не внизу. Оглянись.

Я посмотрела на него. Ветер лохматил его волосы, и грустила на лице улыбка. «Кто он?» – мелькнул ненужный вопрос.

– Оглянись же, кого ты видишь?

Люди, которых вывели вместе со мной, были теми, кто ходил с Птицем по тоннелю, помогал, говорил, наставлял, участвовал. Никто из них не боялся. И я все поняла. Мы справились, мы преодолели безразличие, мы построим новое общество, в котором у каждого будет место за талант, за труд. Потому что никто, кроме нас, этого не сделает.

– Видишь ли, – сказал Птиц, – не было никакой войны…

Была информация о войне в изданиях и интернете, информация, которую никто не проверял, потому что отвыкли действовать физически и умственно. Люди ставили воинственно-протестующие статусы в соцсетях и сражались в комментариях, полыхало по всей инфостране, не затрагивая реальной жизни, но никто на это не обратил внимания. Процесс, запущенный страной, назывался Государственным самоочищением. Безразличную к народу власть сменили, но без людей, которые захотят работать для общества, у новой власти не было бы шансов. Людей ставили перед выбором: быть частью общества или не быть, вот и все. Три месяца для самоопределения – срок более чем достаточный, но многим и этого оказалось мало, даже под страхом смерти. Ну а Птиц и был новой властью. Отовсюду на меня смотрело его грустное лицо с большим носом.

Я шла по улицам, когда-то мне ненужным, между домов, которые когда-то были неинтересны, пока не добралась до дома, в котором жила. Я стояла на улице, задрав голову. Там, на последнем этаже дома, темнело мое окно, а перед ним качались зеленые верхушки деревьев.

Александр Дьячков

Родился в 1982 году в Усть-Каменогорске (Казахская ССР). В 1995 году семья переехала в Екатеринбург. Окончил Екатеринбургский государственный театральный институт и Литературный институт имени А. М. Горького. Публиковался в периодике Москвы, Санкт-Петербурга, Новосибирска, Красноярска, Екатеринбурга, Саратова, Кемерова и других городов. Участник поэтической группы «Разговор», основанной в 2009 году поэтом Григорием Шуваловым.

Автор трех поэтических книг: «Стихи» (2004), «Некий беззаконный человек» (2007), «Перелом души» (2013). Участник нескольких коллективных поэтических сборников. Стихи включены в антологию Юрия Казарина «Поэты Урала» (2011) и в четвертый том Антологии уральской поэзии (составитель Виталий Кальпиди). Лауреат премии имени Евгения Курдакова (2019), премии «Волошинский сентябрь» (2016). Живет и работает в Екатеринбурге.

Былое и DOOM

«Болеешь, а мне на работу…»

Болеешь, а мне на работу,но мы почему-то не спим,а, взяв бесконечную нотумолчания, долго молчим,уставясь на метаморфозывещей в полумраке жилья…И слышно, как падают слезыс невыкрученного белья.

Шар

Я не могу вместить, я не могу понять,как это может быть? Такому не бывать!Через минуту, год, ну ладно, много летнаступит миг – и вот меня на свете нет.Зачем же был тогда продутый детский двор?Деревья иногда нашептывали вздор?Качеля на одной заржавленной петлепо вечерам со мной скрипела во дворе?Зачем поверх пальто завязывали шарф?На Первомае – о! – накачивали шар?И как бы невзначай выскальзывала нить,и шар летел – прощай! – нет, не остановить…И он летел, и я летал из-за того,что целая семья любила одного…Так для чего, зачем? Я не пойму, к чемуя переполнен всем и все-таки умру?

«Рабочая общага…»

Рабочая общага…Считая по прямой,всего четыре шагадо скучной проходной.Четыре – на женитьбу.Четыре – на развод.Четыре – на могилу.Четыре – на роддом.И я на этих самыхпроклятых четырехиграл в житейских драмахи чуть ли не подох.А как-то раз во вторникс немыслимой тоскойглядел на этот дворикобщажно-заводской.На пресную ограду.На пресные цветы.И ощущал прохладувечерней пустоты.

«Где два советских футболиста…»

Где два советских футболистабьют в осыпающийся мяч,ты зонтик выщелкнула быстро:«Не плачь».Дождь начинался, а романчиккончался прямо на бегу.Я был тогда зеленый мальчики описать вам не смогувсю бесконечность катастрофы,мне это сделать нелегко —с трудом классические строфывмещают пафос ар-деко…Все это нервы, нервы, нервы,но никого уже потомя не любил сильнее стервыс темно-сиреневым зонтом.