Трагедия адмирала Колчака. Книга 1

Заметим, что вряд ли у него вызывала особую неприязнь и сама идея «пятиглавой» Директории, хотя, как военный человек, он естественно должен был считать наиболее приемлемым — единоначалие, а применительно к государственному устройству — диктатуру. О «настроении» Колчака «в пользу постепенного сокращения Директории до одного лица» записывал 27 октября в дневнике генерал Болдырев [93] , — но и диктатура как таковая могла толковаться Александром Васильевичем достаточно широко и «либерально». «…Командующему военными силами должна принадлежать вся полнота власти на территории борьбы, но по мере продвижения в областях, очищаемых от большевизма, власть должна переходить в руки земских организаций», — считал он ещё летом [94] , и, хотя позднее разочаровался в земствах (заметим, вполне оправданно), общее направление его мыслей приведённая фраза характеризует, думается, достаточно хорошо.

93

Болдырев В.Г. Директория. Колчак. Интервенты: Воспоминания (из цикла «Шесть лет», 1917–1922 гг.). Новониколаевск: Сибкрайиздат, 1925. С. 86.

94

Протокол № 7 опроса адмирала А.В. Колчака… С. 69.

Поэтому не стоит представлять адмирала сторонником военного переворота и диктатуры во что бы то ни стало: к данному вопросу он подходил скорее прагматически — облегчает или осложняет существующая власть главную задачу борьбы с большевиками. И если, с одной стороны, фронтовые генералы, герои летних боёв Р. Гайда или А.Н. Пепеляев во время поездки нового Военного Министра в действующую армию недвусмысленно высказывались в пользу единовластия и тем самым, наверное, оказывали влияние на Колчака, — то с другой, заваривавшаяся в Омске каша каких-то интриг и причастность к ним командования Сибирской Армии вызывали у Александра Васильевича, похоже, не меньшие подозрения, чем деятельность социалистов-революционеров: не зря он в телеграммах с фронта настойчиво ходатайствовал об отстранении от должностей номинального Командующего Армией генерала П.П. Иванова-Ринова и его начальника штаба генерала П.А. Белова (последнего — даже путём ареста), «чтобы разом порвать со всеми интригами, гибельно отражающимися на фронте» [95] . При этом заподозрить в интриганстве самого Колчака представляется немыслимым, и вполне правдоподобно, что по возвращении с фронта, 16–17 ноября, он действительно был неожиданно для себя поставлен перед фактом существования достаточно широких офицерских кругов, выдвигавших его на роль носителя единоличной власти. А в ночь на 18-е произошли и события, резко изменившие всю структуру государственного управления на Востоке России.

95

См. телеграммы Военного и Морского Министра Верховному Главнокомандующему от 12 ноября 1918 года за № 3 и от 14 ноября без номера. РГВА. Ф. 40307, on. 1, д. 35, лл. 30, 32 об.

По нашему мнению, сами эти события не соответствуют утвердившемуся за ними наименованию «переворота» в полном смысле слова. Недовольство омского офицерства, уверенного в поддержке правоцентристских политических сил и, быть может, торгово-промышленных кругов, вылилось в самочинные аресты двух из пяти членов Директории, причём в отношении оставшихся никто как будто и не стремился прибегать к таким мерам (аресту подверглись также заместитель одного из «директоров» — видный социалист-революционер — и начальник милиции, подозревавшийся в организации партийных вооружённых формирований). Произошедшим, однако, был спровоцирован кризис, давно уже назревавший в недрах «Всероссийской Верховной Власти»: практически ни один человек из её состава или состава кабинета министров не выступил в поддержку зашатавшегося режима, и после закрытой баллотировки растерянные министры вручили власть вице-адмиралу Колчаку, произведённому в «полные» адмиралы и названному Верховным Правителем.

Этот титул (кстати, возникавший уже не впервые: «Временным Правителем» России пытался 9 июля 1918 года провозгласить себя генерал Хорват [96] ) в наши дни дал почву для далеко идущих рассуждений, имеющих целью «повысить» легитимность Колчака и его правительства и апеллирующих к… Основным Государственным Законам Российской Империи 1906 года, «в соответствии» с которыми якобы и состоялось назначение адмирала. Действительно, в Основных Законах имеется терминологическое совпадение (впрочем, не полное) в виде титула «Правителя», однако смысл соответствующего государственного поста и порядок его занятия, естественно, не имеют ничего общего с тем, что произошло в Омске 18 ноября 1918 года: достаточно просто обратиться к тексту соответствующих статей (42-я — 45-я) третьей главы Законов, трактующей «О совершеннолетии Государя Императора, о правительстве и опеке» и регламентирующей порядок управления страной в том случае, если лицо, которое унаследовало Императорскую власть, ещё не достигло совершеннолетия.

96

Д.Л. Хорват. [Владивосток?], [1918?]. С. 16–17.

«Правительство и опека (над несовершеннолетним Императором. — А.К.) учреждаются или в одном лице совокупно, или же раздельно, так что одному поручается правительство, а другому опека», — гласит закон. «Назначение Правителя и Опекуна, как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения царствующего Императора, которому, для лучшей безопасности, следует учинить выбор сей на случай Его кончины»; «когда при жизни Императора такового назначения не последовало, то, по кончине Его, правительство государства и опека над лицом Императора в малолетстве принадлежат отцу или матери; вотчим-же и мачиха исключаются»; «когда нет отца и матери, то правительство и опека принадлежат ближнему к наследию престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнего Императора» [97] . Во всём этом, как видно, нет ничего общего с генезисом власти Верховного Правителя России, и не стоит пытаться оказывать адмиралу Колчаку услугу искусственным «возведением» его чуть ли не к подножию Царского трона, тем более что «конституция» установившегося в Омске режима допускала интерпретацию о разделении «полноты власти», наряду с Верховным, ещё и Советом Министров [98] , а это с точки зрения Основных Законов 1906 года представляло собою совсем уж очевидную ересь.

97

Свод Законов Российской Империи. Издание неофициальное. Кн. I. СПб.: Русское Книжное Товарищество «Деятель», 1912. С. 3.

98

См.: Гинс Г.К. Указ. соч. Т. I. С. 310.

При рассмотрении данного вопроса немаловажны также субъективные намерения и побуждения тех, кто принимал решение об облечении адмирала властью Верховного Правителя; заподозрить же в монархизме (ибо следование букве Основных Законов явно обозначало бы реставраторские тенденции) омский кабинет и остатки распавшейся Директории — в подавляющем большинстве левых конституционных демократов, правых или «мартовских» (то есть определивших свою политическую позицию после Февральского переворота) социалистов и неустойчивых либералов — никак невозможно. С этой точки зрения проблема правопреемства власти представляет дополнительный интерес, поскольку наследие Директории, как и её собственные правовые основания, выглядят более чем сомнительными.

Развитие «российской революции» в 1917 году до большевицкого переворота 25 октября проходило через следующие этапы: отречение Императора Николая II; отсрочка Великим Князем Михаилом Александровичем решения о принятии или непринятии власти до всенародного волеизъявления; государственный переворот, осуществлённый 1 сентября 1917 года Керенским, — провозглашение России республикой, — причём последний акт отрицал оба предыдущих, будучи узурпацией не только существовавшей верховной власти, но и прав предстоявшего Учредительного Собрания, которое после этого (в условиях уже состоявшегося «предрешения» государственного строя) вряд ли может почитаться чем-то серьёзным. «Конституция» Уфимской Директории, однако, подчёркивала верховенство «Учредилки» образца 5 января 1918 года, вменяя «в непременную обязанность Временного Всероссийского Правительства» — «предоставление отчёта в своей деятельности Учредительному Собранию, немедленно по объявлении Учредительным Собранием своих работ возобновлёнными, и безусловное подчинение Учредительному Собранию как единственной в стране верховной власти» [99] . Очевидно, Директория официально наследовала беззаконию, и беззаконие это не было явным образом отвергнуто сменившим её режимом.

99

Конституция Уфимской директории // Архив Русской Революции. [Т.] XII. 1923. С. 190.

«Положение о временном устройстве государственной власти в России» от 18 ноября 1918 года звучит довольно неопределённо: «Осуществление верховной государственной власти временно принадлежит Верховному Правителю»; «власть по управлению во всём её объёме принадлежит Верховному Правителю»; «все проекты законов и указов рассматриваются в Совете министров и, по одобрении их, поступают на утверждение Верховного Правителя». Вопрос об отношении к Учредительному Собранию, прежнего ли состава или вновь избранному, не поднимается вообще, а смену власти или её преемственность предполагается осуществлять через Совет Министров, который восприемлет «осуществление верховной государственной власти» «в случае тяжёлой болезни или смерти Верховного Правителя, а также в случае отказа его от звания Верховного Правителя или долговременного его отсутствия» [100] . До некоторой степени юридическим низложением Директории (и в этом смысле — действительно переворотом) можно было бы считать первое обращение Верховного Правителя к населению —

100

Положение о временном устройстве государственной власти в России от 18 ноября 1918 года // Россия антибольшевистская. Из белогвардейских и эмигрантских архивов. М., 1995. С. 117–118.

«18 ноября 1918 года Всероссийское Временное Правительство распалось.

Совет Министров принял всю полноту власти и передал её мне — Адмиралу Русского Флота Александру Колчаку» [101] , —

поскольку, согласно предыдущей «конституции», члены Директории были «до Учредительного Собрания не ответственны и не сменяемы» [102] и, значит, «смена» в каком-то смысле упраздняла и всю «конституцию»; но, с другой стороны, официальное же извещение гласило: «Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет министров с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства (курсив наш. Как мы помним, это утверждение вполне соответствовало действительности. — А.К.) постановил принять на себя полноту верховной государственной власти» [103] , — так что определённого ответа, как же всё-таки новая власть относится к проблемам правопреемства, по существу дано не было. Не вполне проясняет ситуацию и заявление Верховного (в ноте союзным державам) о недопустимости восстановления Учредительного Собрания прежнего состава, «избрание в которое происходило под большевицким режимом насильно и большая часть членов коего находится ныне в рядах большевиков» [104] , поскольку допустимо толкование его как возврат к ситуации не 3 марта (Акт Великого Князя Михаила), а 1 сентября (переворот Керенского) 1917 года.

101

«К населению России». Обращение Верховного Правителя от 18 ноября 1918 года // Там же. С. 117.

102

Конституция Уфимской директории. С. 191.

103

Цит. по: Гинс Г.К. Указ. соч. Т. I. С. 315.

104

Ответ Верховного Правителя на ноту «союзных и соучаствующих держав» от 26 мая 1919 года // Россия и союзники. Обмен нотами между Союзными державами и Верховным Правителем России адмиралом Колчаком. Киев: Союз Возрождения России; Главный комитет на Украине, 1919. (Издания «С. В. Р.»; № 2). С. 7.

Таким образом, юридические основы и преемственность «режима 18 ноября» представляются нам не вполне определёнными, однако не в ущерб преемственности духовной: адмирал Колчак очевидно восстанавливал идею национальной, патриотической власти, «русской Руси» (А.К. Толстой), идею борьбы с разрушителями Державы, отрицания как «гибельного пути партийности», так и механического возврата к прошлому, — в сущности, идею живой, органической, творческой преемственности в развитии Государства Российского. По сути дела, только этот путь и мог привести, через военную диктатуру, к восстановлению традиционной формы правления, и если никак нельзя считать Александра Васильевича «политиканствующим» монархистом (о его симпатиях и степени монархизма вообще судить сложно, хотя известно, что он придавал большое значение установлению судьбы Царской Семьи: «…всякий раз, посещая Уральский регион, Колчак неизменно посылал за [следователем] Соколовым и подробно обсуждал все новые сведения, особенно его интересовала судьба Великого Князя Михаила» [105] , а один из уральских чекистов прямо утверждал, что расследование убийства Великого Князя контролировалось лично адмиралом во время его пребывания в Перми [106] ), то нет оснований и подозревать Верховного Правителя в намерениях препятствовать реставрации, если бы она произошла после падения большевизма.

105

Булыгин П.П. Убийство Романовых / Обратный перевод с английского. М.: Academia, 2000. С. 45.

106

Миков А.А. Что делать с Мишкой Романовым? [Отрывок] // Скорбный путь Михаила Романова: от престола до Голгофы. Документы, материалы следствия, дневники, воспоминания. Пермь: издательство «Пушка», 1996. С. 170.

Поэтому упомянутую выше юридическую неопределённость вряд ли следует ставить в вину адмиралу, пытаясь «восполнить» её искусственными параллелями с доФевральской терминологией, которые выглядят не более исторически обоснованными, чем рассуждения М. Волошина, увидевшего в назначении Колчаком себе заместителя ни более ни менее чем… «усыновление» императором своего преемника по образцу позднего Рима: «Этот порядок престолонаследия применялся в Византии, он был теоретически намечен и у нас Петром Великим, так что он вполне может быть связан с традициями нашей государственной власти. И сейчас мы уже имеем ожидаемого единодержца в лице Колчака, явившегося, к нашему счастью, не по выборам, а нормально — явочным порядком, как вообще приходят исторические деятели и государственные люди, и он последним своим приказом о назначении генерала Деникина своим преемником и заместителем намечает именно тот порядок престолонаследия, о котором я говорил» [107] .

107

Волошин М.А. Пути России. Цит. по: Из творческого наследия советских писателей. С. 100 (комментарий).