Трансфинит. Человек трансфинитный

Слушая, наблюдая Филиппа, я вспоминал все эти разрозненные впечатления. в жизни ведь много что видишь, да не сразу в соображение берешь.

Меня очень заинтересовал тогда образ.

Я же врач, понимаю: где те кубики, которые, соотнося их со своими позвонками, выстраивает, выравнивает женщина, а где реальный позвоночник, его сложная кривизна, гибкость, подвижность. Это же разные вещи! и пусть та ясновидящая наблюдала, голографически, скажем так, внутренние органы, но ведь на всех же уровнях отдельно, она как бы снимала слои за слоями, подкручивала окуляры, меняла масштаб изображения. и еще: она ведь видела эти органы то как бы собственными глазами, то на карте мозгового пульта — второе ведь должно быть представлено уже в других знаковых системах — как текст в знаках алфавита и текст в компьютерной двухзнаковой системе. и опять же, где тот зрительный образ органа, как бы совершенен он ни был, а где та сложнейшая живая химия, живая физика, живые электромагнитные связи? Где эмоция бессмыслия, мертвенности жизни, а где образ бумажного неба? и чем же, собственно, лечит больного такая ясновидица: образом? своей подправкой его? эмоцией? Велением, которому плевать на сложные связки наук? Божьей силой? Она что, эта Божья сила, здесь же, в нас и других содержится, подобно единому физическому полю заряженных частиц, которые те же в нас, что и в приборе, и в другом человеке и, не зная границ, могут взаимно заменять друг друга?

Природа, природное не совпадает с образом, но образ реально воздействует на нее. и та схема тела, которая в мозге, тоже образ и тоже реально воздействует на тело.

Реальный мир совсем не образ — это сплошняк. Без-образный. Не безобраз-ный, а без-образный. в реальном объекте все наличествует, вплоть до иных вселенных, в том числе и наша, и мы сами, ибо бесконечное целое может быть одновременно мельчайшей частицей, входящей в систему твоего же атома.

Сейчас я, правда, говорю уже теперешними блоками моих понятий и представлений. Тогда же заинтересовало выведение ситуации в образ и работа над образом. с образом мышления, образом мыслей работает психолог. Работа с бесплотным. я заинтересовался властью, действенностью этой совершенно нематериальной штуки.

Образ несовершенен, условен, приблизителен, выполнен в совсем ином материале, если это можно назвать материалом. Яблоки Сезанна не только подменяют телесную полноту реальных яблок сочетанием красок, но говорят вообще о другой полноте и силе. и какое отношение имеют краски и зрительное соотношение масс — к душе? Или сферические, волновые круги, острова точек на голограмме — к объемному изображению предмета в пространстве.

Образ условен, приблизителен, и при этом, воздействуя на него, изменяя его в ту или иную сторону, ты воздействуешь на реальный мир.

Образ лепит мир, делает его. По образу и подобию.

Но почему?

;;

Заинтересовало меня и еще кое-что.

Время было забавное. Время полнилось, время поворачивалось в мертвом своем ложе.

Происходили какие-то сложные вещи в недрах фундаментальных наук. Но и на уровне бытового сознания тоже что-то новенькое разворачивалось.

Вдруг объявились «летающие тарелки». Серьезничающие мужи объясняли с брезгливостью, что это все те же черти, ведьмы и волшебники старых сказок в новых обличьях, а если и СМИ этим занимаются, то чтобы отвлечь от социальных вопросов. Конечно, и это уже было интересно, но что-то ведь еще за этим стояло?

Был я как-то по делам в Москве и каким-то боком получил билет в ЦДЛ — там выступал новообразованный комитет по этим самым «летающим тарелкам», которые правда теперь уже именовались «неопознанными летающими объектами» — в аббревиатуре НЛО.

Мне еще повезло, что у меня с собой был и писательский билет. Давка там оказалась страшная и пускали только по одновременному предъявлению пригласительного и писательского билетов. Несколько помятый, я проник в зал, уже совершенно забитый желающими послушать, что это за штука — «неопознанные летающие объекты» и с чем ее едят. Мест не было, но какой-то молодой человек уступил мне стул. От дверей слышались рык и рев. Кто-то сказал: «Господи, на французскую эстраду так не ломились». в дверях застряли члены комитета по НЛО — у них же не было ни писательских, ни пригласительных билетов. Устроители бросились объяснять билетерам, что это же и есть докладчики. Кое-как их протащили через двери, и тут же двери закрыли на какой-то засов. Однако через минуту толстенные, старинные двери не выдержали натиска и безбилетные хлынули в зал.

Ну что я вам скажу, деточка, с несомненностью получалось, что эти странные объекты существуют. Над военным городком за Полярным кругом они появлялись одно время ежедневно и даже в некотором строе — военные по тревоге поднимали в небо самолеты, но объекты мгновенно ускользали вверх и исчезали. Потолок у наших машин был тогда невысок, так что преследовать нарушителей они не могли. Но однажды, облетая заданный квадрат ледовых просторов на машине нового образца, пилот, вынырнув из сплошной облачности на светлую небесную полянку, увидел достаточно близко такую вот алюминиевую, как старое ведро, но без каких-либо иллюминаторов, дверей, без паек и швов, небесную блямбу — и ринулся рассмотреть и разобраться, а может быть и атаковать, — но не тут-то было: блямба мгновенно развила немыслимую скорость и растворилась в небе.

Заслуженный летчик, докладывавший все это нам, в простоте душевной употреблял одушевленные глаголы: «развила скорость», «сближения не допустила», и так далее. Однако руководитель комитета считал, что это не пилотируемые корабли, а либо недоступные нашему современному пониманию природные явления, либо что-то вроде разведочных зондов с заложенной программой поведения. Специалист по аэродинамике, с фотографиями и схемами говорил о непостижимых особенностях устройства и полета этих объектов.

Время от времени в зале возникал гул: «Вот так-то! и на кой черт им сближаться с нами. Мы для них муравьи, не больше. Сунут в муравейник палку и наблюдают муравьиное волнение».

Насчет иерархий величин я тогда как-то не очень размышлял, но обижался за муравьев, хотя их казарменная дисциплина не вызывала во мне особого восторга.

Импонировала же мне во всей этой истории некая неожиданность: «Есть в мире, друг Горацио, такое, что и не снилось нашим мудрецам». Поражала, однако, отнюдь не возможность иного разума. Насчет обитаемости Вселенной говорил еще Джордано Бруно. Надежд на то, что в разрешении запутанных проблем помогут нам вышеорганизованные инопланетяне, у меня тоже не было. Да, мы попали в своеобразную черную дыру, не во Вселенной, правда, а в нашем человеческом котле, но не зря же космологи говорят, что выход из черной дыры возможен не иначе, чем через нее же и ею же — не назад, а глубже, и через отсутствие пространства и времени.

Но вот молодой человек, специалист по историческим наукам, сначала меня разочаровал, заявив, что эти самые «тарелки» с незапамятных времен посещали нашу Землю, а также возможно, что они — земные аппараты недоступной в Гималаях страны Шамбала, далеко опередившей нашу цивилизацию, так как пошли они по другому пути: тайно они, конечно, нам покровительствуют, вовремя тайно подправляя наше развитие, русскую революцию они во всяком случае одобрили — на тех, еще первых шагах. Все в духе серьезной фантастики. Подальше он меня поразил, предположив, что эти аппараты могут быть и не с Земли же, и не из Заземелья, а из другого пространства, одновременно и одноместно с нами существующего, так что мы ходим друг сквозь друга, при некоторых же условиях они могут материализоваться в наше пространство и также дематериализоваться обратно.

Меня ведь поразило не то, что вот она, иная, превосходящая нас цивилизация, не то, что существуют разные цивилизации, а то, что возможно существуют разные материи, разные пространства, и что они возможны здесь же, там же, где мы, где наш мир, и эти материи для нас ничто, потому что то, что мы называем материей — это не вещественность, а связи и отношения, через которые не можем пройти мы, потому что соприродны им, и которые для тех, иноприродных, ничто. Ибо мировые связи — это ведь не веревки, а напряжения и отношения, которые также существуют, как невидимые магнитные стены реакторов.

7

Неожиданно, кажется, даже для самих приглашающих, мне предложили преподавать студентам что-то вроде курса беглой философии.

А почему бы и нет, собственно? Обширное гуманитарное образование: журналист, философ, специалист по историческому, диалектическому и вообще всякому материализму. Тогда еще да, материалист, — это уже потом мои занятия с институтскими ребятишками очень меня подвинули к идеализму, при этом однако очень отдалив от всяческой мистики.