Трансильванские рассказы

Дальше стихло всё, как будто погоня исчезла куда-то. Но не проехали мы и мили, как со всех сторон деревья скрипеть начали. Затрещали ветки справа, слева и вверху, будто ломаются. По чаще вой разнёсся. Тут впереди старый бук качнулся. Корни из земли выворотило и ствол поперёк дороги упал. Хорст уж было поводья натянул, да я его придержал:

– Не надо! морок это.

И как только лошади уже на расстояние одного локтя к бревну приблизились, исчезло наваждение – путь освободился. Снова затихло всё вокруг. Только топот копыт да шелест листьев слыхать.

И тут из кустов на обочине хрип послышался. А далее вой и стоны замогильные, да жуткие какие, точно неупокоенные души голосят. То тут, то там между деревьев глаза горящие засверкали. Гляжу, а прямо из земли вурдалаки полезли, руки тянут и когтями грунт разгребают. А впереди, о Иисус и все апостолы Его, мертвец в саване по воздуху летит. Кожа с костей лохмотьями свисает, глазницы пустые, а рубище по ветру развевается. Страсть как я тогда напугался. Это после уже в голову пришло: если б то настоящая нежить с того света явилась, то лошади бы встали. А раз не испугались, то никакого призрака и не было вовсе. Снова пустое видение бесенят мельхиоровых. Коняги-то они почитай, поумнее нас грешных, мороком их не поведёшь. Растопырил покойник руки и на нас бросился. Я только перекреститься успел. Проехали мы прямо сквозь призрака, и снова тишина наступила.

Меж тем светать начало и выход из леса впереди показался. Как вдруг сзади голос раздался, женский печальный:

– Хорст-Хорст, повернись, погляди на меня. Это я, жена твоя, Ута.

Посмотрел я на приятеля, а тот вздрогнул, и поводья чуть из рук не выпустил.

– Эй! – кричу я, – не слушай её. Не жена она тебе вовсе!

А та продолжает, да ещё жалостливее:

– Эх, Хорст-Хорст, свёл ты меня в могилу до срока. Тяжек был мне воздух твоей пивоварни, отравили меня миазмы варева твоего. Кабы не ты, жила бы я сейчас да горя не знала. Погляди в глаза жене своей. Тогда только прощу тебя.

Смотрю, а Шалькхамер кривится и слезу рукой утирает.

Тут лес закончился – поля пошли. По правую и левую руку хуторки показались. Зоря на востоке занялась. А создание нечестивое всё не унимается:

– Знаешь ты, муж мой, как загубил ты меня. Не смог мне лекаря достойного нанять, золота пожалел. А те, кто лечил меня шарлатанами оказались. До конца дней своих казниться будешь. Вспомни, как я в лихорадке билась, вспомни, как у меня горлом кровь шла.

– Нет! – вскричал Хорст. – Всё я для тебя сделал, и лекарей лучших приводил, и лекарства все их покупал, и молебны об исцелении заказывал.

– А коли так, то почему мне в глаза не смотришь? Стыдно тебе? А ежели стыдиться нечего, то посмотри на меня. Вот я за твоим левым плечом стою.

И тут призрачная рука товарища моего обняла. Снова слёзы из глаз его полились. Выпустил он поводья, и уж поворачиваться начал, как я его за голову схватил.

– Нет! – кричу. – Не верь ей. То наваждение.

Но тут Шалькхамер зубы сжал, вырвался и назад обернулся. Но в тот самый миг из-за деревьев крест церкви в Хельтау показался. Растаял призрак в воздухе, а с ним и власть бесов над нами иссякла.

Через семь дней, как и говорил Мельхиор, вылупились из яиц вольпертингеры. Телом, как зайцы, только на спине крылья утиные, на голове рога оленьи, а изо рта клыки торчат. Ох и шустрые оказались, Хорст с Зигхильдой за ними еле присматривать успевали. И сам я их собственными глазами видел. Торговля хмельным напитком наладилась. Как хозяин за дело взялся, так пиво сразу стало, как и прежде, а то и лучше.

Когда же зверьки подросли, пришло время их на волю выпускать. В честь такого события пригласил меня Шалькхамер к себе. Как же быстро они побежали, сразу в чаще скрылись, только их и видели. А после сели мы с Хорстом с кувшинчиком белого, колбасками да квашеной капустой.

– А с чего тебе вообще пришла в голову идея вольпертингеров развести? – спросил я друга.

– Да было у матушки чучело зверя этого, на каминной полке стояло. Очень уж она им гордилась. Однажды зашёл к нам молодой господин, умный, в Вене в университете учился. Тут мама ему как дорогому гостю чучело-то и показала. А тот только посмеялся, сказал, что не бывает таких животных в природе. А вещицы эти охотники нарочно делают, дабы подороже продать. Взял он чучело в руки, покрутил, повертел и показал, где крылья нитками пришиты, а рога с клыками мастикой приклеены. Ох и расстроилась тогда мама. Три дня с мигренью промаялась. А я ей компрессы на голову клал. Тогда говорила она мне: «Ты ему не верь, есть на свете вольпертингеры. Я-то точно знаю. И ты одного их них обязательно увидишь».

Прижились рогатые зайцы в Семиградье. Не раз их охотники видели. Но бить не решаются, беду на себя накликать боятся.

Екатеринбург, 2020 г.

Чудотворная икона

На юго-востоке Трансильвании, словно клин, с севера на юг прорезают Карпаты горы Пьятра-Крайулуй. Сложены они древними известняками. Порода здесь сплошь изъедена пещерами, словно ноздреватый сыр. С запада, где набирает силу поток могучей Дымбовицы, склоны особенно крутые, с востока – более пологие. Там, неподалёку находится знаменитый перевал Бран с замком, охраняющим путь в Валахию. У подножья хребта зеленеют раскидистыми кронами пышные буковые леса, выше темнеет густой ельник, а дальше простираются пестрые луга, где разномастные травяные подушки чередуются с чахлым низкорослым кустарником да серыми или белыми скальными выходами. Каждое растеньице здесь пускает упругие волокнистые корни глубоко в бедную почву, прорываются они через щебень и галечник, дабы ни порывистый ветер, ни быстрые воды, ни ползучие ледники не смогли выкорчевать их из грунта. А надземные побеги все сплошь невысокие. Во второй половине лета глаз радуют пурпурные венчики местного вида гвоздики, пушистые белые эдельвейсы, яркие пучки цветов жёлтой горечавки.

Травы в Пьятра-Крайулуй сочные и питательные. А потому издавна выгоняли люди на местные угодья скот. Едва весеннее солнце растопит снег, собирают пастухи овец со всей деревни и отправляются вверх через леса к высокогорным лугам, где встают лагерем и остаются всё лето. А с наступлением холодов откормившихся животных с новым густым руном возвращают в родные стойла. Много опасностей подстерегает крестьян на диких склонах. В чаще обитают медведи и волки, рыси и свирепые кабаны. Каждую ночь над кряжем разносится протяжный горестный вой, от которого сердце замирает, а кровь стынет в жилах. Старики с давних пор говаривали, будто не только серые хищники поют во тьме, зову их вторят вырколаки, приколичи, злокозненные стригои и духи всех, сгинувших вдали от дома.

Некогда на северных отрогах Пьятра-Крайулуй в полудне пути от Рышнова была деревенька Кодроши. Спряталась она на обширном уступе промеж буковых и еловых лесов. Вела туда лишь тропинка, петлявшая вдоль скал и каменистых отрогов. По ней едва могла проехать одна телега. Жили в деревне валахи.

Исповедовали сельчане православную веру. И хоть была она гонима венгерскими королями, не смогли её искоренить ни угрозы, ни сладостные обещания, ни суровые законы. Сначала поставили поклонный крест, а затем уж и церквушку деревянную всем миром справили. Только вот во времена государя Матьяша беда пришла. Как-то ночью, когда все спали, загорелся деревенский храм, вспыхнул, что сосновая хвоя. Вмиг огонь весь сруб охватил. Тушили пожар долго, до самого утра. Уж не желали спасти постройку, боялись, как бы пламя на соседние дома не перекинулось. Все сошлись во мнении, что дело тут нечисто. Видимо учинили злодеяние стригои.

А когда уже на следующий день разгребали пепелище, то под обугленными брёвнами икону нашли – святого Николая. Одна она из всего убранства осталась. Конечно, досталось образу: подпалины кругом, краски потускнели, гарь и копоть глубоко въелись – не отчистить. Однако решили его в новую церковь перенести в память о старой.

Возвели храм больше прежнего, и просторнее, и светлее, и краше. А икону ту на северной стене повесили. Вскоре отметили сельчане, что всяк немощный, кто перед образом из пожарища помолится, от недуга излечится. Слепые начинали видеть, глухие – слышать, лихорадочные не тряслись от озноба, лентовики исторгались, проходили боли в вертлугах, прекращалась чахотка, язвы очищались от ихора и затягивались сами собою.