Траурный марш по селенью Ранкас

– Повесят вниз головой! – пугался Харамильо.

– Ничего, не помрешь, – отрезал Эспириту.

Зимой он решился на невероятное; пошел поговорить с хозяином. Слуги выслушали его и закрыли дверь. Три дня он стучался, а на четвертый день дон Мигдонио – быть может, припомнив былые схватки – соблаговолил выйти к нему. Эспириту стоял под каменной аркой в своей военной форме. Дон Мигдонио согнулся от злости, но синие его глаза были холодны.

– Значит, профсоюз хотите завести?

– Если разрешите, хозяин.

– Так…

– Работать будем лучше, хозяин.

– Так… А сколько вас?

– Немало, хозяин.

– Сколько?

– Двенадцать, хозяин.

– Неплохо придумали. Собери их и приходи. Поговорю со всеми.

Люди возмечтали бог весть что. Как же – Эспириту не только не выгнали, но сам. хозяин пригласил его прийти снова. Слуги слышали, как он приглашал, отчетливо произнося каждое слово. да, люди размечтались. Феликс собрал своих – их было уже не двенадцать, а пятнадцать, – и через неделю они предстали перед очами хозяина. Он приветливо встретил их, и им стало неловко. Никто не мог припомнить, чтобы пеон входил в господские покои. Одно дело – мечтать о братстве, другое – говорить с хозяином; но – по прихоти ли или потому, что ему припомнилась мать, – дон Мигдонио настойчиво звал их. Пришлось войти. Во рту у них пересохло. Сам Феликс упорно вспоминал, что ему доводилось беседовать за шесть, шагов с полковником, а это почти что хозяин.

Дон Мигдонио ждал их в дверях. Он был совсем другой, будто его околдовали.

– Заходите, ребятки, садитесь, – сказал он.

Они как во сне разглядели красные кожаные кресла, и мягкий диван в желтых цветах, и снежные кружева, которые сплела своей мраморной ручкой мать того, кому они решили нанести вред. Им стало не по себе, словно они замыслили измену.

– Чего вы хотите, ребятки? – приветливо спросил дон Мигдонио.

У Эспириту задрожали колени.

– Хозяин, я…

– Вот что, Феликс, чтоб тебе не мучиться, скажу сразу: я не возражаю, – сказал хозяин так же просто, как разрешил бы пить воду или мочиться на дворе. – Нет, не возражаю, даже рад. Я хочу пользы для поместья. Отметим это событие! – Он обернулся к слуге: – Принеси-ка из столовой графинчик.

Слуга – тот самый, что закрыл глаза покойному дону Медардо! – вышел, не скрывая, как ему противна эта черная неблагодарность, и принес графин с бокалами.

– Я только чокнусь. Вчера перепил, – весело сказал дон Мигдонио. – Ну, ребятки, ваше здоровье!

Они выпили залпом, чтобы выйти поскорей из водоворота сомнений. И дон Мигдонио велел налить по второй.

Они снова выпили.

– He пойму, что со мной, такое, – сказал Харамильо, хватаясь рукой за горло. – Дыхнуть не могу.

– И мне что-то плохо, – проговорил бледный Мадера, хватаясь за живот.

Он упал первым. Потом свалились еще трое, а остальные закорчились в диких судорогах. Дон Мигдонио глядел на них тусклым взглядом. Наконец Рико понял, сбил на пол портрет матери, но плюнуть на него не успел.

Однако Эспириту Феликс проклял ее прежде, чем хлынула кровь из его сожженной ядом утробы.

Через пятнадцать минут их вынесли ногами вперед, кое-как прикрывши рваными пончо искаженные, лица. Двор огласился воплями, однако поплакать родным не дали. Мулы стояли наготове: дон Мигдонио, не испугавшийся ни одного человека, страшно боялся дурных примет. Он просто трясся, когда собаки начинали выть, и не терпел похорон. Когда в поместье кто-нибудь умирал родичи поскорей заворачивали тело в саван, клали туда пахучих, трав, водружали все это на осла или на мула и покойник совершал путешествие к могиле, вырытой за пределами поместья, туда, где желтая ярость мертвецов не могла убить цветы и отравить воду. Тут было не до плача, горевали уже в пути, а поскольку поместье было почти бескрайним, поминки эти растягивались на несколько дней. Вначале холод гор не давал мертвецам разлагаться, но потом, в жарких ложбинах, провожающих не спасало даже то, что они затыкали ноздри. Мулы тоже страдали от мертвецов, раздраженных тем, что их лишили бдений и заупокойных молитв.

Пеонов увезли в полдень. В половине первого один из слуг тронулся галопом в другую сторону. Через пять дней он отправил телеграмму: «Янауанка, д-ру Монтенегро, главному судье. Почтением сообщаю смерти пятнадцати пеонов коллективного инфаркта. Поместье «Эль Эстрибо». Мигдонио де ла Торре».

– Черт! – сказал судья Монтенегро.

Глава шестнадцатая о разноцветных лицах и телах жителей Серро-де-Паско

За шесть минут до полудня; 14 марта 1903 года у жителя Серро-де-Паско впервые изменился цвет лица. До той поры обитатели этих дождливых мест были медного цвета. 14 же марта какой-то человек, выходя из трактира, где он пил водку, был весь синий, 15-го еще один посетитель вышел на улицу зеленым; тот, кто вышел 18-го, был оранжевым. До карнавала оставалось немного, и народ решил, что они к нему готовятся. Но праздники прошли, а люди все меняли цвет.

Серро-де-Паско – самый высокий город мира. Его переулочки вьются выше прославленнейших вершин Европы. Дождь тут идет двести дней в году, а поутру нередко идет и снег. Город лежит в конце Хунинской пампы, которую клянут даже закутанные с головой шоферы. Они прилепляют к ветровому стеклу изображенье божьей матери и препоручают ей свой грузовик. Не дай господь, мотор откажет в этой ледяной степи, где жителю низин не выдержать разреженного воздуха. Те, кто знает, что ждет их под ревнивым оком озера Хунин, крестятся, едва миновав скалистые ущелья Оройи. «Дева Мария, споручница путников, помоги нам! Святая Текла, помощница странников, моли бога о нас!» – шепчут они, зеленея от удушья, и отчаянно, но тщетно сосут лимоны. Но хоть обвешайся лимонами и молись весь день, эту страшную степь не проедешь невредимым. Тот, кто не выезжал отсюда, ни деревьев, ни цветов не видел – они здесь не растут. Только низкорослая травка выдерживает натиск ветра. Называют ее икчу, и без нее тут и не было бы жизни – ведь именно ее едят овцы, единственное здешнее богатство. Огромные стада пасутся в пампе до трех часов, а в четыре падает нож темноты. Вечер здесь – не конец дня, а конец света.

Что же привело людей на эту вершину преисподней? Подземные сокровища. Серро-де-Паско четыреста лет скрывает под своими домами самую богатую жилу Перуанской страны. На лысой вершине, едва не уткнувшись в пах самому небу, похоронены те, кто пришел сюда за счастьем, а нашел гибель. Через три века после упрямых испанцев на эти высоты явились грубые немцы, хитрые французы, суровые сербы, воинственные греки, и все они спят в могилах, проклиная снег.

В 1900 году жилы иссякли. Пал гордый Серро-де-Паско, переживший двенадцать вице-консулов. Рудокопы, торговцы, трактирщики и шлюхи покинули его, и он быстро захирел. По приблизительным подсчетам, в 1895 году здесь было 3222 дома, за пять лет ветром снесло 2832. Город превращался в степь. К 1900 Году в нем оставалось лишь несколько домиков, притулившихся у площади Карриона, как вдруг на шестой неделе поста прибыл белокурый великан с веселыми синими глазами и огненной бородой, обжора и выпивоха. Он оказался инженером и первоклассным бабником. Поначалу жители не доверяли американцу из Штатов, но, увидев, что девочки занимают его больше, чем теодолиты, они сменили гнев на милость, а за несколько месяцев, пока гринго брал образцы пород и улучшал расу, люди к нему привязались. Но, к несчастью, он помешался. Однажды к вечеру, в три часа, он зашел в грязный кабачок, где с лучших времен остался ящик виски, и выпил бутылку, потом вторую, а потом и третью. Когда стемнело, он вышел раздавать виски. В семь часов он увидел зеленого змия. Быть может, он перебрал, быть может, ему наконец не хватило воздуху – но вдруг, внезапно, он начал хохотать как одержимый. Народ пил дальше, но смех бурлил водопадом, вздымался валом, шел прибоем, и они все же испугались. Однако пугаться было нечего. Через час багрянобородый отер слезы, положил на стол горку золотых монет и вышел из кабачка. Назад он не вернулся.

Смеялся он над рудокопами, рывшими здесь четыре века, над ветром, сметающим дома, над мертвыми сугробами, над непрестанным дождем, над мерзнувшими мертвецами, над одиночеством живых. Под истощенным слоем он нашел самую богатую жилу Америки. Обогащая четыреста лет королей и аристократов, гора Серро-де-Паско оставалась девственной. Сам городок, дышащий на ладан, стоял на лучших в Перу залежах. Облезлые дома, лысые площади, топкие улицы, шаткая префектура и единственная школа прикрывали несметное сокровище.

В 1903 году была создана компания «Серро-де-Паско корпорейшн». Расскажем и о ней. «Серро-де-Паско корпорейшн» (или просто «Серро», или Компания) показала, что легендарный бородач знал, почему смеется. Компания построила железную дорогу, доставила невиданные машины и поставила их в Оройе, на 1000 метров ниже плавильни, от чьих отходов задыхались птицы на пятьдесят километров вокруг. Соблазненные деньгой, на шахту потянулись оборванцы, и вскоре три тысячи человек рыли глубочайшие галереи. В городе соорудили жуткое здание в три этажа, так называемый «Каменный Дом», где и обосновалось управление самых мощных рудников, какие только были в Перу со времен Филиппа II. Судя по счетным книгам Компании, бородач смеялся мало: за те пятьдесят с небольшим лет, которые прожил на свете Фортунато, она получила больше пятисот миллионов долларов чистой прибыли.