Травля

Кстати. Кавесес ко мне приезжал, не знаю, известно ли тебе об этом. Предлагал свою помощь, уговаривал не сдаваться, бороться. Хотел лично взяться за мое дело. Но я отказалась. Видел бы ты его… Его глаза, которыми он на меня смотрел. Бедный Уилл! Мне так его жаль. Я причинила ему столько беспокойства, переживаний. Он страдает из-за меня, я это видела. Я знала, что так будет. Потому и не хотела, чтобы он знал. Хватит. Я не хочу больше его мучить. И других. И на твои письма я не отвечала, Джек, не потому что винила во всем тебя. Нет. Я просто боялась снова обрести надежду, поверить в то, что ты меня спасешь, как ты снова мне обещаешь. Но ни ты, ни Касевес… вы не сможете меня спасти. Потому что приговор мне вынесли не присяжные и суд, а мое проклятие, задолго до суда… А против него вы бессильны. Хватит, Джек. Пожалуйста, хватит. Я больше не могу. Не давай мне надежду, которая снова не оправдается. Это очень жестоко. И у меня не осталось больше сил на то, чтобы это снова пережить. Я потеряла веру, Джек, в свое спасение, как когда-то потеряла веру в твою любовь. Но я верю в твой ум, в твою силу, Джек. Знаю, что ты сделаешь все, чтобы защитить Рика. Помнишь свое обещание? Ты говорил, что если меня на самом деле приговорят к смертной казни, ты мне поверишь. Поверишь во все, что я тебе скажу. Очень надеюсь, что ты поверил…».

Торес перевернула страницу и увидела последнюю запись.

«Джек, смерть пришла, я чувствую ее! Она уже здесь… О, Боже, до родов еще месяц, я не понимаю, почему… Ребенок должен выжить, он не должен умереть. В нем может быть проклятие, которое передалось от меня. Если тест ДНК покажет, что ребенок не твой, умоляю, отдай его Рэю. Его свет, его дар защитит его от проклятия, пока Рэй будет жив и рядом с ним, он будет в безопасности. Если же твой, то постарайся, чтобы он тоже оказался поближе к Рэю или его детям, в них тоже свет.

Прощай, Джек. Мой любимый. Да, любимый, и я хочу, чтобы ты знал, что я ни на миг не переставала тебя любить, и буду любить до последнего вздоха. Я потеряла веру в твою любовь, и так и не смогла снова в нее поверить, хотя пыталась, и мне так хотелось. Пыталась до последнего. Верила тебе и доверялась снова и снова, обманываясь, зная, что нельзя этого делать, и в душе на самом деле уже не веря… Я не понимаю, почему так. Почему и зачем доверялась тебе снова и снова. Наверное, потому что мне очень хотелось. Потому что любила. Ты всегда смеялся над моей наивностью и доверчивостью, пользовался ими, чтобы обмануть меня. Я так и не поняла, как можно, и зачем так поступать с тем, кто любит тебя, кто хочет тебе верить. Ты говорил мне, что никогда не предавал меня по-настоящему. Но что это значит «по-настоящему»? Быть любовником моей единственной подруги — не предательство? Не предательство попытка убить того, кого я любила, кто спас меня от матери — Рэя? Ты убил Куртни, и простить тебе ее смерть не в моих силах. И это не предательство? А Даяна? Как ты мог с ней такое сделать? И откуда только такая безжалостность? Она же любила тебя. За это ты ее убил? За то, что боролась за свою любовь, за тебя?

А там, в подвале, когда я тебя освободила, несмотря на то, что боялась тебя и понимала, что не смогу убежать, ты снова меня запер в том подвале… после всего, что мы там пережили. После того, как я тебя освободила. Ты держал меня там, больную и истерзанную, заставляя страдать, и грозился убить. Это тоже не предательство? А как ты меня бил… и не мог остановиться. Вспомни. Остановился бы ты, если бы не пришел Патрик? А потом еще хуже… То, что ты мне говорил… обо мне, моем детстве… о твоей женитьбе на мне. Твой ремень причинил мне меньшую боль, чем эти слова. Но ты ведь это знал, потому и говорил мне все это. Ты бил по самому больному и незащищенному. Ты хотел причинить мне боль, самую сильную, на какую только был способен. Растоптать, унизить, уничтожить. Как ты со мной обращался… с каким презрением, неприязнью. Как столкнул ногой с кровати и сказал, что мое место на полу. Под ногами. Какими словами обзывал…

Когда Патрик напал на Свон, и мне пришлось ее добить, и я позвонила тебе, попросила помощи, ты обманул меня, сказал оставаться на месте и ждать тебя, а сам вызвал полицию. И меня схватили у тела, со следами крови на одежде. Это не «настоящее» предательство? Но даже после этого я снова поверила тебе, когда ты пообещал, что вытащишь меня из тюрьмы. И оказалась здесь, в камере смертников. А ты продолжаешь мне писать, что любишь меня, что спасешь, что мы снова будем счастливы. Продолжаешь издеваться, даже теперь. Ты хоть представляешь, какого мне это читать после всего? Конечно, представляешь. Потому и пишешь. Что же, я понимаю, почему ты так безжалостен со мной — потому что я была безжалостна с тобой, заставив похоронить сына. Тебе не нравится, что тебя обманули, что проявили по отношению к тебе такую жестокость. Да, я тебя не пожалела. Признаю. Но разве ты сам когда-нибудь кого-то пожалел? Ты мстишь мне за то, что я поступила с тобой так, как ты сам всегда поступал во всеми, включая меня? Прислал эту Торес. Зачем?

Что же, все это уже не имеет значения. Я не собиралась все это писать и прощаться с тобой вот так, вспоминая все обиды. Но оно само вылилось. Не смогла удержать. Я всегда пыталась скрыть от тебя то, какую ты причиняешь мне боль, но теперь, умирая, не хочу… наоборот, я хочу, чтобы ты знал. И о моей любви, и о моей боли. Я хочу оставить их здесь… Я так устала, Джек. Ты даже представить себе не можешь. Я не хотела и не хочу умирать вот так… Но кому дано выбирать? Я умираю в страхе за своих детей, с сердцем, переполненным смятением, болью и тревогой. Я даже не смогла простить и избавиться от своих обид… Мне не познать покой в последние мгновения жизни… Это тяжело, очень тяжело, умирать вот так. Как бы мне хотелось, чтобы ты был рядом… как с Куртни, когда она умирала. Может, мне не было бы так страшно, если бы ты взял меня за руку. Я боялась тебя, но рядом с тобой, до того, как мы стали врагами, я не боялась ничего и никого…».

На этом запись обрывалась. Даже точки не было поставлено. Видимо, как раз в этот момент у нее начались схватки. На обложке тетради остались смазанные кровавые отпечатки ее пальцев, когда она окровавленной рукой схватила дневник, чтобы отдать Торес.

Торес долго сидела, забыв о времени, под впечатлением от того, что прочитала. Сердце в груди продолжало неприятно ныть. Она вдруг почувствовала, что по лицу ее бегут слезы.

Нет, она не хотела здесь работать, ни минуты больше, никогда, ни за что!

Она отдаст эту тетрадь Джеку Рэндэлу, и забудет обо всем, как кошмарный сон.

Но она знала, что это невозможно. Нет, она не сможет забыть. Никогда. Не забудет того, что здесь видела. Не забудет прекрасных печальных глаз смертницы. И того, что прочитала сейчас. Все это теперь будет преследовать ее до конца дней, как кара Божья.

Потом она вдруг спохватилась и вскочила, повернувшись к часам.

Она не могла уйти, но ей не терпелось узнать, что там со смертницей и ее ребенком. Живы ли? Или уже нет?

Она места себе на находила до самого вечера.

Когда она увидела Зака Райли, в сопровождении охраны направляющегося к ней, сердце ее тревожно сжалось.

— Вы видели ее? Как она? А ребенок? — выпалила Торес сходу, не выдержав.

Он остановил на ней мрачный взгляд холодных голубых глаз. В отличии от Джека Рэндэла, черты лица у него были жесткие, резкие, сразу выдавая его натуру. Он был не таким обаятельным, как босс, не таким привлекательным, но некрасивым или неприятным его назвать было нельзя. Высокий, крепкий, хорошо одетый и ухоженный, он выглядел довольно-таки впечатляюще. А в глубине его вроде бы холодный глаз, если присмотреться, можно было заметить лукавые огоньки, как у любящего пошутить и посмеяться человека, что выдавало в нем не такого уж сурового и грозного человека, каким он себя показывал. Жесткого, сильного, умного, напористого, но не лишенного чувства юмора. У Джека Рэндэла таких огоньков в глазах не было, он не относился к любителям посмеяться.

Но сейчас Зак Райли был мрачнее грозовой тучи, и даже озорные огоньки в его глазах погасли.

Кивнув приветственно Торес, он сам завел ее в кабинет и закрыл дверь, оставив охрану за дверью. Надзирательницы, сопровождающие его, лишь пожали плечами, уже зная, что Райли не менее своего босса был наделен наглостью, властностью и уверенностью, что он всегда и везде главный. И, как и с Рэндэлом, мало кто желал становиться на его пути.

Сев к кресло, он устало потер пальцами лоб.

— Что произошло? — тихо спросил он, поднимая на Торес пронзительный взгляд. — Почему начались роды? Еще же целый месяц.

— Я не знаю, — женщина пожала плечами. — Вроде бы все было нормально, она ни на что не жаловалась.

— Нормально? Да я чуть не упал от шока, когда ее увидел! — Райли вдруг резко подскочил, рассвирепев. — Что с ней? Почему она в таком состоянии? Она превратилась в скелет! И что у нее за повреждения на теле… странные такие? Такие огромные синяки, язвы какие-то… Что это? Ее что, бьют? Что вы с ней здесь делали? Да я вас всех за решетку отправляю!

— Ничего мы с ней здесь не делали, — спокойно возразила Торес, выпрямившись и бесстрашно смотря ему в глаза. — Она сама это с собой делала. Мистер Рэндэл в курсе. Я ему обо всем докладывала.