Травма

Мышцы ломит и сводит судорогой, в и без того мало что видящих за завесой искр глазах плавают круги, одежда раскалилась настолько, что обжигает кожу при каждом касании. Связи до сих пор нет. Я выбегаю в верхний коридор и тут же понимаю, в чём ошибся. Меня чуть не сбивает с ног встречным потоком воздуха. Нужно было догадаться, что потоки в двух контурах разнонаправленные. Меня сносит обратно на рампу. Я разбегаюсь и снова выскакиваю в коридор, на этот раз упираясь подошвами в пол. Делаю шаг вперёд, ещё один. Ветер теперь как будто жалит осколками стекла. На лбу лопается тонкий сосуд, капля крови стекает по переносице в рот. Я шаг за шагом иду вперёд, заслонив лицо руками, а время уходит. Сорок секунд давно прошли, может, уже и пятьдесят тоже. Боль мешает думать, но я всё равно не выпускаю из головы самое важное - нежные руки Беки, улыбку Вики, благодарные глаза мусульманской женщины в платке и новобранца на учениях. Пусть нет ни времени, ни сил, но пока есть эта моя правда - всё поправимо. В подкашивающиеся от напряжения ноги вдруг возвращается энергия, и я ускоряю шаг, почти бегу, рассекая ветер. Подношу к глазам передатчик - по-прежнему ничего - и вижу свою руку, обожжённую, кровоточащую, с крошащейся, как сухая бумага, кожей. Времени действительно нет. Не замедляя ход, смещаюсь к внешней стене и иду вдоль неё. От простого прикосновения к твёрдой поверхности ломаются два пальца на левой руке. Я чувствую это сквозь невыносимую боль во всём теле, особенно в глазах - их больше не защищает ладонь, их, кажется, больше нет. Это тоже моя правда - ослепшие после химатаки иорданские солдаты и убитый заложник с выколотыми ножом глазами. Рука больше не чувствует стены слева, шарит в воздухе. Я поворачиваюсь, бросаюсь туда и тут же падаю на пол. Коленей тоже нет. Простреленные колени у пленного сирийца, прямо у меня на глазах. Передатчик тонко пищит - ищет сеть. Упираюсь локтями в пол и ползу вперёд. Через несколько метров чувствую под ногами шершавую разделительную черту. Дверь, они открыли дверь. Ветер, кажется, прекратился, но тело всё ещё горит. Теперь подкашиваются и локти. Я уже ничего не вижу и не слышу, от меня ничего не осталось, но я знаю, что всегда всё делал правильно. И сделаю сейчас. Я протягиваю обе руки вперёд, кладу передатчик на землю и нажимаю на кнопку.

Я впервые в жизни потерял сознание. Это было увлекательно.

Моя жизнь не отличается от любой другой, даже слишком обычная по обычным меркам. Но я по ходу собираю новые, неповторимые впечатления и образы, словно бабочек на булавках. И ничего с ними не делаю. Я не могу написать песню или стих, даже толком рассказать о своих находках - как не могу заставить засушенных бабочек летать. Они просто лежат где-то в альбоме на верхней полке - сокровища, нужные только мне. Но как только мне кажется, что коллекция, в целом, полна, что остались только несущественные нюансы - сразу же встречаю что-то совершенно новое, и удивляюсь, и радуюсь.

Последнее большое пополнение было в мой первый год в полиции: новые интерьеры, главным образом безвкусные, новые вкусы и запахи, главным образом открыто неприятные, новые сердитые лица и тяжёлая работа, - но всё свежее, неповторимое, возбуждающее. Насколько хорошо можно чувствовать себя, оказавшись без сознания? Так было мне сейчас.

Я на короткое время пришёл в себя, но осознал это много позже. В том состоянии время ощущалось несколько иначе, чем обычно, и понимание не поспевало за восприятием. Я слышал, чувствовал запахи, даже видел туманные очертания из-под приоткрытых век, но никак не мог понять, где оказался и как. Над головой, вверху, назойливо дребезжал пластик, бились об затылок резиновые или пластмассовые трубки. Кровать подо мной при каждом толчке смещалась то влево, то вправо, но я явно был ближе к левой стене. Снаружи чувствовалось движение. Я куда-то ехал.

Белый свет с потолка то и дело заслоняли тёмные фигуры. Всё плыло и размывалось, ничего нельзя было различить, кроме этого контраста белых и чёрных пятен.

– Мы слишком быстро едем. Эй, помедленнее! Мы один раз уже приблизились к порогу контаминации, и вот - посмотрите в окно, - вот, что мы натворили!

– Здесь нет окон, Моро.

– Не издевайтесь. Вы знаете, что я имею в виду. Всё летит в тартарары. В который раз. Но сейчас - исключительно по вашей вине, Копф. Только из-за вас - я говорил, не нужно было...

– Хватит.

Машину тряхнуло; койка снова поползла вправо, но кто-то её придержал.

– Послушайте. Больше повторять не буду. Я сделал всё, что мог, исходя из ситуации, и шансы до сих пор велики. Эванс молчит, потому что знает, что это так. Чистая математика - сейчас шансы выше, чем в прошлый раз, и в позапрошлый. Я просто не мог позволить пропасть такой комбинации, пустить её на самотёк. План до сих пор в силе. И он работает. Даже после всех недавних изменений. И моя личность тут не играет никакой роли. Это наш план, его план.

Голоса умолкли. Очередной поворот больно отдался кровью в голове - значит, я уже мог чувствовать боль.

– А линейное искажение, так изменившее город - вообще не наша вина. Я уверен.

– Думаю, вы правы, шеф. Если, конечно, не говорить, что мы виноваты в интерференции от наших же чипов. Но благодаря ей мы, наоборот, избежали большей беды. Я проверял уровень контаминации перед выездом - всё в пределах нормы.

– Почему тогда мой датчик прямо сейчас зашкаливает?

– Не знаю, странно... На последнем графике крупных вспышек не было, совсем.

– Стоит проверить, чем сейчас занимается основная группа на "Объекте 2". Они уже должны были перейти.

– Для этого меня, по крайней мере, нужно сменить у руля. И я ничего не обещаю, шеф - наши приборы попали в искажение так же, как всё вокруг, они могут выдать полную бессмыслицу или не выдать ничего.

– Хотя бы попытайтесь. Я сяду за руль. А этому вколите два кубика Цитро-3. Иначе может очнуться. Моро, займитесь.

– Но... контаминация?..

– Будет гораздо хуже, если он придёт в себя вне купола. Тем более, укол мало изменит его теперешнее состояние.

– Вы играете с огнём, Копф.

– Мы все играем. Работайте. Эванс, как результаты?

Треск пластика за изголовьем на миг прекратился. Вверх по венам на левой руке пополз холод.

– Не знаю, что происходит. Не могу найти сигнал. Вернее... эм...

– Это Шк'эри? Что-то с её чипом?

– Нет, не она. Это... Погодите... это портал, он... его нет!!..

– То есть как это...

– Сами смотрите, он закрылся, на его месте большое поле интерфере, терфере, терфере, эрфере...

Последнее слово несколько раз прозвенело эхом в ушах, а потом всё начало пропадать. Я потерял сознание во второй раз.

– Это он?..

Повисла тишина.

Все так устали от этого восхождения. Как будто наверх дорога была раз в десять длиннее, чем вниз. Люк два раза останавливался на рампе и тяжело дышал, опершись на свою трость. Блай сильно хромал и без конца пытался разработать сочленения на механической руке, но двигались только с грехом пополам три пальца. Я сама наверняка жалко выглядела, вся растрёпанная, помятая, в поту, пыли, засохших слезах. И рампа, конечно, тут ни при чём. Мы просто устали.

– Это он.

Кто это ещё мог быть. Блайт склонился над ним, рассматривая вблизи, а мне и издали было странно и страшно смотреть на эти обгорелые остатки человека, голые, почерневшие, с торчащим из кулака оплавленным куском пластика. Этот человек всех нас спас. Так странно. Кажется, Блайт и Люк тоже чувствовали нечто подобное, странность и какую-то шекспировскую трагичность произошедшего - притихли, не обсуждали, не комментировали, даже ходить, казалось, стали тише. Люк вернулся ко входу в переборку.

– Смотрите... это Шк'эри.

Я нехотя повернула голову. С той стороны дверей, в коридоре "центрифуги", на полу перед пультом управления высилась горка одежды.

– Она практически перешла в жидкое состояние...
– задумчиво проговорил Люк.
– Достойная кара.

Теперь я глядела на него с презрением. "Почувствовал" он, как же, держи карман шире.

– А что... оно вообще так может... излучение?..
– спросил Блайт.

– Ну, мы называем "излучением" целый ряд подчас очень различных явлений, - взял менторский тон Люк.
– Но по сути - да, может.