Травяное гнездо

Вся деревня – не больше ста домов, однако домики были разбросаны до чрезвычайности далеко друг от друга, оттого улица растягивалась, и создавалось впечатление, будто она больше, чем есть на самом деле.

Как же из деревни мог пропасть человек, да еще так, чтобы никто не знал, куда он делся? Неужели местные обитатели настолько замкнуты и разобщены? Куда ты делся, Новиков Борис Романович?

– Вот так удача, а я к тебе как раз шла!

Оглянувшись, я увидела Нюру.

– Ко мне? Зачем?

– Прогуляться позвать. Осень нынче теплая, посмотришь на речку нашу. А то не знай приедешь ли еще когда.

Приезжать сюда я больше не собиралась, поэтому от возможности погрузиться в колорит провинциальной жизни не стала отказываться.

Да и с местными подружиться будет полезно. Глядишь, и статью быстрее напишу.

Проработав столько лет в журналистике, я усвоила: прежде, чем начинать разговор на интересующую тему, нужно расположить собеседника, поэтому я в красках расписала Нюре важность своей миссии, попутно соврав, какие надежды возлагает на меня редактор. Обычно людей, далеких от журналистики, занимают тонкости профессии, но Нюру я не впечатлила. Она заявила, что Новиков либо уехал на ПМЖ в другие края, либо затерялся в глуши, а я глупыми поисками ничего не добьюсь. Хотя уже стало ясно, что строгость Нюры больше напускная, спорить с ней я все равно не решилась, лишь, как можно деликатнее, попыталась развеять ее настрой. Отчего ей довольно быстро наскучила моя история, и она сменила тему.

– Во что ты веришь? – спросила она.

– Вы про религию?

– Не знаю. Отвечай по-своему.

– Я верю в существование большего, но не могу описать его форму, – я задумалась на секунду, – да это и неважно. Главное – суть. Большему подвластны смыслы. Только оно знает конечную точку.

– Большее. Хорошо как сказала. А люди, что ль, не знают эту точку твою?

– Не знают, – я коснулась шеи, кожу весь день щипало. – Нам не суждено понять.

– Вера без любви не работает. – Нюра остановилась. – Ты смотри, как разлетались сегодня.

Я подняла голову, десятки птиц кружили над нами, но птицы взволновали меня меньше, чем небо – голубой нежный мякиш.

А в Питере непроглядное свинцовое полотно. Как такое возможно…

Нюра потянула меня за руку, потому что я едва не наступила на большой муравейник.

– Ты под ноги-то смотри, чуть живность не прибила!

– Извините.

– Пришли.

Мы спустились с холма к неглубокой, почти изжившей себя реке, названной в честь деревни – Кандалкой. Речка даже осенью была теплой. Песок под водой золотистый, и силуэты маленьких коричневых рыбок хорошо видны над ним. Шагни, и рыбки десятками стрел вырвутся из-под ступни, нарисуют фантастические узоры.

– Купаются здесь? – спросила я.

Подоткнув за пояс подол юбки, Нюра нагнулась к лопухам, растущим вдоль берега.

– Раньше дети купались, а старики про воду не думают.

– Отчего так получается, интересно?

Она не ответила, присматривалась к лопухам.

Мы шли по воде медленно, словно старались не тревожить это место. Небо отражалось и колыхалось на поверхности воды. Иногда встречались ямы, где вода поднималась по пояс, неясно из-за чего образовывались ямы, но в них можно было даже искупаться, что я и сделала.

– Там ужи! – крикнула Нюра и хохотнула, видимо, подумала, что хорошенько напугала меня. А сама на берег вышла, делом увлеклась – землю-песок в банку укладывала.

Очень скоро я замерзла и выбежала из воды.

– И что вы с ними делать будете? – спросила я, имея в виду банки с песком.

– Ох, и любопытная ты, Санька. Умная шибко видно!

Я рассмеялась.

– Вы меня спрашивали, во что я верю. А во что верите вы?

– Во многое. В Матерь-Сва верю.

– Это кто?

– Богиня. Большая птица. В ней сила неба и земли. Матерь-Сва во всем, что нас окружает – в каждом дереве, лепестке цветка, вот в песочке, например.

– Не слышала про нее никогда. А в Бога вы верите?

– А как не верить?! И спрашивать такое нельзя!

Чистота реакций в ней поражала, как будто обошла ее мимо давно уже выведенная, всеми отрефлексированная, препарированная мораль. Для Нюры все было черным или белым, и никаким больше.

– Но как два бога могут существовать одновременно? – уточнила я.

– А чего такого?! Она же птица. Птицы, рыбы, звери – все это создал Бог. И все они во многом подобны людям. Вселенская соединенность. Матерь-Сва – лучшее тому доказательство, она и птица, и человек. В ней небесный огонь и земная сила. Она добрая и воинственная. Поэтому покарать может, если кто злое удумает или навредить захочет.

– Навредить кому, людям?

– И людям, и природе. Все для нее одно.

Я поежилась от холода. Нюра протяжно вздохнула.

– Пошли домой, что ли, пока ты совсем не околела.

Быстро поднявшись, я взяла одну из банок с песком.

– Аккуратнее только, под ноги смотри.

Я кивнула и крепче схватила банку, чтобы она не выскользнула. На секунду я и сама поверила, будто содержимое имеет ценность, и его нечто божественное бережет.

Когда мы подошли к дому Нюры, на лавочке ее поджидал высокий бородатый парень.

– А ты чего, Иван, пришел? – спросила Нюра.

– Дрова же возить сегодня сказала, – в тон ей отозвался он.

– Ой, а я и забыла совсем! Вон Саньке речку нашу показывала. Она из Ленинграда приехала. Будет о нас статью писать. Умная очень.

Иван бегло взглянул на меня и тут же поднялся.

– Давай, открывай сарай, – обратился он к Нюре, – тележка нужна.

Они засуетились, меня помогать не просили, а сама я помощь предлагать не собиралась. Видно было, что дело трудное, с таким справиться, сноровка нужна, поэтому я решила хотя бы им не мешать, сходила домой и, вернувшись с блокнотом, брякнулась на лавочку, где прежде сидел Иван.

Закончив с дровами, Иван собрался в лес, посмотреть есть ли грибы. Я напросилась с ним, хотелось поближе познакомиться и разузнать, что он знает о Новикове.

Нюра дала нам в дорогу вареных яиц. Я проголодалась и тут же съела свое. Иван осуждающе глянул, но ничего не сказал.

Всю дорогу он что-то бубнил, будто с лесом разговаривал. В детстве я тоже так делала, когда с дедом за грибами ходила. Сколько мне тогда было, лет шесть? Плохо помню, только этот запах. Мокрый. Где-то я прочитала, будто запахи лучше всего запоминаются. И вправду, так. В воспоминаниях от дедушки остался расплывчатый образ – блестящая на солнце лысина, но стоило мне вдохнуть лесной воздух, как я снова стала той шестилетней девочкой.