Травяное гнездо

На главе «Отмеченный птицей» у меня перехватило дыхание, получалось, что именно эта книга – первоисточник, из-за которого в деревне стали верить в избранного человека, кто зло победить сможет.

Глава начиналась со слов:

«В словаре латыни 1100 года впервые встречаются слова: «augur» (предсказатель) и «ariolus» (прорицатель) и означают одно – «wicca» (колдун).

Слово «augur» (предсказатель) исходит из древних корней, от слова «avis» – птица и санскритского «gar» – познавать.

В том же словаре латыни слово обозначается как: «предсказатель, прорицатель, гадалка; в Риме – член коллегии жрецов, которых почитали в древние века, и которые узнавали будущее по молнии, полету и крикам птиц».

Цицерон в своем сочинении «О ворожбе» много пишет о священных птицах, которые помогали людям творить чудеса. Именно птицы передали людям знания о свойствах трав, обучили магии».

Я долистала главу до конца:

«Человек, отмеченный птицей, имеет великую силу, он могущ соединить миры. Нет для него ни добра, ни зла.

Через него нечисть силы может приумножить, а может и сгинуть без следа».

Интересно, как птицы этого особенного помечают?

В воображении рисовались образы с питерскими скульптурами и облюбовавшими их голубями. Я страшно развеселилась, представляя птичий помет на колдунах, но, услышав шаги Нюры, бегло пролистала оставшуюся часть книги.

Там было написано о свойствах трав, когда и как их нужно собирать, какие заговоры произносить. Возле главы «Защитная магия» сноска – «добавлено». Видимо, заклинания были внесены уже после того, как злой дух появился в деревне.

*

Пока мы шли к дому Бориса, я все думала, стоит ли мне обсуждать книгу с Нюрой. Не хотелось бы говорить Нюре, что я шарилась (зачеркнуто, исправлено на «копалась») в ее вещах.

Почему у нее дома лежала книга с таким же символом как в сгоревшей церкви? Неужели Нюра причастна к поджогу?

– Тебе надо к Звереву сходить, он поможет, – сказала Нюра.

– С чем? – на мгновение даже показалось, что она мои мысли читает.

– С пропавшим.

Она добавила, что Зверев всегда в курсе происходящего. И про ту историю точно знает, потому что однажды обмолвился о Борисе, когда покупал у нее «кислушку».

– Я сразу почувствовала неладное, но у нас в деревне много необычного происходит, поэтому спрашивать тогда не стала. Только в церковь сходила на следующий день.

– Какого необычного происходит?

– А Иван разве тебе не рассказывал? Он же говорит, что лучше других знает, – смешливо произнесла она.

Об Иване я говорить не хотела, поскольку боялась, что она снова об убийстве отца упомянет, а мне тема не то чтобы неприятной казалась, скорее сложно было принять правду. Симпатия к Ивану начинала мне мешать быть беспристрастной.

Завтра нужно бы навестить Зверева, я должна его допросить.

Интересная оговорка «допросить» – неужели я так себя здесь ощущаю?

Что касается странных вещей, то она попала в точку, с недавних пор я все чаще необъяснимое вижу. А что, если это не фантазии, а окружение так болезненно влияет, галлюцинации вызывает? Вот о чем не сможет рассказать даже Иван, а ведь он «лучше других знает».

Не успела я продолжить разговор о необычном, как Нюра указала на дом.

– Этот!

За забором росла огромная яблоня, в тени которой сникла избушка без двора.

Дома в деревне, точно живые, одни на хозяев стараются походить, другие – съеживаются, если их покинут.

– Ну и чего ты замерла, мы в дом-то заходить будем?

Нюра распахнула дверь, и на нас обрушился затхлый запах. У меня закружилась голова. Звуки сникли. Я облокотилась на стену.

– Что такое? – спросила Нюра.

– Со мной что-то не так в последнее время. Витаминов, похоже, не хватает.

– Ясно, – она улыбнулась. – Пойду тогда.

Да уж, вот тебе и ответ на вопрос: умеют ли в деревне сопереживать.

Когда перед глазами перестали плавать черные пятна, я, наконец, огляделась. Теперь у меня перехватило дух не от запаха, а от немыслимого количества исписанных листов и тетрадей. На столе, на полу, под кроватью. Я подняла одну из тетрадей, когда-то она была светло-зеленой, сейчас буро-серая. Его стихи, песни, дневниковые записи. Почерк ровный, а описания деревенского дня такие красочные, что невозможно оторваться. Последняя запись была сделана за месяц до того, как Борис попал в больницу.

Наверняка в больнице есть и другие его тетради. Интересно, их уже выбросили?

Запись 6. Вместо дел кошмары и новоселье

Я чувствовала, как на периферии моего зрения, где-то сбоку что-то надвигалось. На это нельзя было смотреть, потому что вне зависимости от того: реально оно сейчас или нет, оно станет таковым, как только я, затаив дыхание, туда посмотрю. Эта тишина стала бы еще тише, и в любом случае я бы не успела. Не успела остановить, что так стремительно ворвется, произойдет. С какой силой оно меня захватит, врежется в плоть когтями, зубами, всем существом или что там у него есть.

Я не должна смотреть. Не должна смотреть. Ведь как только я посмотрю, все закончится или начнется.

Мне не хватало смелости даже обернуться. Я зажмурилась.

Это все не по-настоящему! Всего лишь ночные мороки. Признаки разыгравшейся болезни.

Мое лицо горело. Тело стало тяжелым, неуправляемым. Силы или воли хватило только на то, чтобы протянуть руку к кружке с водой.

Небо за окном становилось выше и прозрачнее, и чудовище, которое еще мгновение назад маячило где-то недалеко, поспешно свернулось, ускользнуло в ночь и растворилось с наступающим утром. Страшной болью во мне отдавалась мысль: в доме ему нет преград, оно снова сможет просочиться в трещины, затаиться в углах, ждать минуты, когда мне будет страшно, а мои руки примутся дрожать так, что невозможно будет написать даже слово – предсмертную записку. Невозможно будет описать того надвигающегося, что будет мучить меня. Призрак этого и ждет. Он хочет, чтобы о нем никто не узнал. Ведь неизвестное – самое страшное.

Поставив кружку на место, я провалилась в сон.

______

Зима лютовала. Каторжники спотыкались и падали со сложенными ногами, полузамерзшие ползли по сугробам. Сквозь вьюгу прорывались только звуки их тяжелых громыхающих шагов и бьющихся друг о друга цепей. Живые тянули мертвых, но живые не жаловались, терпели, лучше уж быть на своем месте, чем на месте тех, кто по земле волочится. Сиротливо прижимались друг к другу, не ведали, что, пропадая, оставляли за собой смертную священную месть.