Траян. Золотой рассвет

Плиний немного смутился, поиграл бровями, потом ответил

— Тебе не откажешь в сообразительности.

— Наш героический пожиратель репы тоже был в этом списке?

— Да.

— Я согласен.

— На что, Ларций?

— На то предложение, которое ты собираешься мне сделать.

Плиний задумался.

— Что ж, я поддержу твою кандидатуру. Однако мало отвезти сообщение Траяну, необходимо узнать, каковы его планы. Что он собирается предпринять в первую очередь? Когда появится в Риме? Его сторонники должны знать, чем нам заняться в первую очередь.

— Я согласен.

— Что ж, будь наготове.

Прощаясь, Плиний приказал мальчишке–факелоносцу и двум рабам вооружиться палками и сопровождать гостя до самого дома.

— Пусть они переночуют у тебя, Ларций. Я бы не хотел, чтобы они возвращались домой в такой поздний час.

Ларций пожал плечами.

— Мы с Эвтермом и вдвоем бы справились.

— Береженного боги берегут… – назидательно заявил сенатор.

С приподнятым чувством покинул дом Плиния Ларций Корнелий Лонг. В преддверии поручения, пусть даже неясного, одноразового, не сулившего особых благ, он почувствовал небывалый прилив энтузиазма. Радостно было сознавать, что вот и он, инвалид и отщепенец, кому-то понадобился. Неужели в этом волчьем городе о нем еще помнят!

В душе сразу затеплилось, запело.

Проходя через атриум, решил, что завтра же отправится к рекомендованному Фронтином мастеру и договорится насчет протеза. Вот будет здорово, если у него появятся пальцы, пусть даже и металические! Этим теплом полнился еще в вестибюле доме Плиния, где Эвтерм застегнул у него на спине ремни легкого чешуйчатого панциря, без которого Ларций по ночам не отваживался выходить из дому. Раб перепоясал господина коротким иберийским мечом. Ларций уже сам проверил, крепко ли держится на искалеченном обрубке металлический чехол с крюком на конце. Это было очень полезное приспособление – самой железякой можно действовать как дубиной, а крюк был хорош тем, что позволял притянуть врага поближе и всадить в него клинок. Острием крюка тоже можно было наносить тяжелые раны. Вооружен был и Эвтерм, крепкий молодой раб из Фригии. Мальчишкой он приглянулся Ларцию, когда на невольничьем рынке в Риме тот постеснялся прилюдно помочиться.

В ту пору Ларцию как раз исполнилось семнадцать лет. Он в первый раз надел взрослую тогу. Отец в сопровождении родственников и друзей отвел юного Ларция на форум, затем в Капитолий, где его имя внесли в списки граждан. Спустя неделю по настоянию родителей Ларций в компании с домашним прокуратором* (сноска: главный управляющий в доме и старший над всеми домашними рабами) отправился на невольничий рынок подыскать себе в подарок послушного личного раба. С прежним случилась постыдная история – он был уличен в краже и отправлен на кирпичный завод. Заметив стыдливость симпатичного страдающего мальчишки, будущий префект решил – щенок, по–видимому, из хорошей семьи. Так и оказалось – Эвтерм являлся жертвой киликийских пиратов, захвативших корабль, на котором его семья направлялась в Антиохию. Его разлучили с родителями и после несколько перепродаж доставили в Рим. Там Ларций и высмотрел кудрявого черноволосого гречишку.

Перед тем, как приложить к купчей свой перстень, исполненный важности молодой гражданин спросил мальчишку.

— Будешь служит верно?

— Постараюсь, господин.

— Что значит постараюсь.

— Верная служба – тяжкий труд, нелегко достойно исполнить его.

— Ты что из философов?

— Мой отец был ритором в школе.

— Чему же он тебя научил?

— Следовать природе и стремиться к счастью.

— К счастью?! Интересно, что может составить счастье раба? Ладно, разберемся. Учти, я люблю чистоплотных слуг.

Почти два десятка лет Эвтерм провел рядом с Ларцием. Они привыкли друг к другу. Как-то в первые дни Ларций за какую-то провинность надавал слуге пощечин. Мальчишка неожиданно разрыдался, вместо красноты, выступающей на лицах других рабов после подобного наказания, этот заметно побледнел, а ночью отважился на неслыханную дерзость – Эвтерма едва успели вынуть из петли. При этом рабы, спасшие его от смерти, хорошенько проучили новенького. Чтоб впредь было неповадно.

Ишь, что надумал, молокосос!

Свободы возжелал! Не спеши, приятель, сначала здесь, «в земной юдоли», как выразился пожилой садовник Евпатий, помучайся.

Когда Ларцию сообщили о случившемся, он испытал мгновенный, бросивший в краску испуг. Обескураженный подобным безрассудством Ларций решил сам допросить молокососа. Тот ответил дерзко, глядя в глаза – господин, лучше прикажите дать мне розог, но по щекам хлестать я себя не дам. Ларций вышел из себя – молчи, раб, иначе… В этот момент в комнату вошла Постумия Лонгина, успокоила сына, взяла мальчишку–раба за руку и увела с собой. О чем они разговаривали, Ларций так никогда и не выведал. Вечером Тит пригласил сына в кабинет и с неподражаемой римской прямотой укорил его.

— Кого, сын, ты хотел бы видеть возле себя в родном доме – тайного врага или верного человека?

— Странный вопрос, – пожал плечами Ларций.

— Тогда взгляни вокруг. Ни я, ни твоя мать не гнушаются принимать пищу вместе с рабами. Ты тоже никогда не считал это унижением. Разве они не люди? Разве они не твои соседи по дому? Нельзя, Ларций, искать друзей только на форуме и в курии. Если будешь внимателен, найдешь их и дома. Изволь-ка подумать: разве тот, кого ты зовешь своим рабом, не родился от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, не живет, как ты, не умирает, как ты?

— Однако, отец, разве я не имею права наказать раба?

— Наказать – да, издеваться – нет.

— Велика беда – надавать пощечин!

— Разве дело в пощечинах! Ты лупил его по щекам именно потому, что он, страшась унижения и боли, предупредил тебя, что это для него это невыносимо.

— Ну… – покраснел Ларций.

— Если бы это касалось только Эвтерма, я не стал бы начинать этот разговор. Однако ты испытал наслаждение, причинив ненужную боль другому человеку, а это уже порок, невыносимый для добродетельного человека. Ты меня понял?

— Да, отец.

— Вот и хорошо. Евпатий даст тебе розог.

— Слушаюсь, отец.

Когда наказанному, выпоротому так, что несколько дней он не мог присесть, но при этом во время наказания сумевшему сдержать слезы Ларцию, попался на глаза этот придурок Эвтерм, он подозвал его и, выпятив вперед нижнюю челюсть, с угрожающим видом спросил.

— Ну-ка, ты, риторское отродье, скажи – какая разница между первоначалами и первоосновами, на которых держится мир?

Услышав вопрос, перепуганный, вновь побелевший лицом, сжавшийся в ожидании тычков и пощечин, Эвтерм несколько расслабился, осмелился подойти ближе.

— Первоначало деятельное, – ответил он, – это Бог или Логос, а начало страдательное, над которым свершается действие – это материя, иначе то, что мы познаем через ощущения. Началам противоположны основы – это огонь, воздух, вода и земля. Все тела состоят из соединения этих четырех основ. Все они принадлежат к материи и пронизаны божественной огнедышащей пневмой или иначе одухотворяющим дыханием. Разница между ними в том, что начала по своей сути неизменны, основы вполне видоизменяемы, из них возникают тела.