«Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика

— Она недавно вернулась из парка, — ответила дежурная, — от ужина, как обычно, отказалась и ушла к себе в комнату. Вы хотите, чтобы я перевела звонок к ней?

— Это может ее разбудить? — немного поколебавшись, спросил реб Хаим.

— Да, обычно в это время она уже спит. Но если у вас что-нибудь срочное…

— Нет, нет. Ничего срочного. Я позвоню завтра. А вы передайте, пожалуйста, заведующему, что я хотел бы с ним поговорить, и как можно скорее.

Положив трубку, он с непонятным для самого себя остервенением стал срывать рубашку с надрезанным в знак скорби воротом.

Заведующий, услышав о просьбе господина Рабиновича из Сан-Франциско, стал соображать, в чем может заключаться дело и вдруг замер, точно оглушенный. Он понял, что произошло. Умерла подруга госпожи Рабинович, набожная старушка, не выпускавшая из рук книгу Псалмов. А он, по непростительной, невероятной, недопустимой оплошности, позвонил не тому сыну.

Что и говорить, беседа заведующего с господином из Сан-Франциско была не из легких. Но она не шли ни в какое сравнение с той, которую ему предстояло провести. Как сообщить сыну умершей, что его мать скончалась пять дней назад и уже похоронена? Похоронена без него, без прощального кадиша над могилой, без поминальных речей, без… в общем, без всего.

Заведующий долго собирался с духом и с мыслями. Пил кофе, курил сигарету за сигаретой. Потом, распустив узел ставшего тесным галстука, взял телефонную трубку. Деваться-то некуда!

Разговор вышел коротким и неожиданным.

— Умерла? — хмыкнул басок и тут же добавил. — Ну что ж, сожгите тело, пришлите мне счет. Я оплачу кремацию.

Короткие гудки — сын бросил трубку. Заведующий не поверил своим ушам. Положение стало еще хуже. Не выкапывать же тело старушки из могилы и сжигать по желанию сына. Но как сказать ему об этом?

Что-то во всей этой истории было не так, и заведующий принялся узнавать, кто этот сын, чем занят, что из себя представляет.

Госпожа Рабинович припомнила племянницу покойной подруги, иногда навещавшую ее перед праздниками, а племянница, поохав и поахав, услыхав про смерть тетушки, рассказал все про ее сына. Он уже много лет был в ссоре с матерью, перебрался в Австрию, полностью порвал со всеми родственниками и со своим еврейством. И не просто порвал, а крестился. И мало того, что крестился, выучился на священника, принял сан и служил в одном из храмов Зальцбурга.

— Ага, — сказал сам себе заведующий. — Теперь все становится на свои места.

Совершенно успокоившись, он набрал номер священника и рассказал ему правду, как она есть.

— Она победила, моя мамулечка, — буркнул священник. — Что ж, дело сделано, пусть все остается, как есть.

Заведующий с облегчением повесил трубку.

«Похоже на то, — подумал он, — что эта сверхнеприятная история закончилась благополучно».

И тут снова раздался телефонный звонок. На сей раз, звонила племянница покойной.

— Я забыла вам сказать, — быстро заговорила она, убедившись, что ее слушает заведующий, — да, забыла рассказать нечто важное. Дело в том, что этот, — она презрительно фыркнула — этот с позволения сказать сынок, уже много лет доводил бедную тетушку угрозой сжечь ее после смерти. Она этого очень боялась. Почти вся наша семья погибла во время войны. Сами понимаете, как. И ей очень не хотелось, чтобы с ней поступили подобным образом. Она даже оставила письмо в своем деле у вас в доме престарелых, в котором категорически требовала похоронить ее по-еврейски. А этот негодяй, — в трубке снова раздалось презрительное фырканье, — грозил, что все равно поступит по-своему, и никакие бумажки ей не помогут. С того света, так он смеялся, ты не позвонишь, а я здесь буду. Именно поэтому она все время читала псалмы.

Завершив разговор, заведующий достал из картотеки личное дело покойной и действительно обнаружил в нем письмо с требованием провести похороны по еврейскому закону.

«Она победила, моя мамулечка!» — припомнил он слова сына, подошел к полке с книгами, отыскал взглядом корешок томика Псалмов и нежно провел по нему кончиками пальцев.

Семейное предание

Записано со слов моей бабушки Двойры.

Мордехай, безусловно, считался одним из самых интересных женихов местечка Красные Окна. Отслужив пять лет в гвардейском Семеновском полку, он вернулся в местечко осиянный блеском столицы. В число прочих его достоинств входила и надежная профессия — скорняк — а значит, и верный кусок хлеба для семьи. Ремесло не самое ароматное, но, как говорится, деньги не пахнут.

Невесту Мордехаю подбирали из самых лучших девиц Красных Окон. Однако он не спешил: знакомился с одной, с другой, с третьей, делал перерыв в своих поисках, снова знакомился. Девушек первого сорта в городке было много, и такому завидному жениху, как Мордехай, торопиться не пристало. Ведь у евреев жена — это на всю жизнь.

Про разводы, конечно, написано в святой Торе, но кто и когда в Красных Окнах разводился? Как становились рядом под хупой, так и оставались вместе до самой могилы. Хорошо это или плохо, не нам судить. Возможно, поборники просвещения и найдут в такого рода ортодоксальности признак неволи человеческого духа, но так уж повелось испокон веков в Красных Окнах, и Мордехаю даже в голову не приходило, будто можно будет попробовать еще раз с другой девушкой. Да он и не собирался, его выбор должен был оказаться точным и безошибочным.

Явившись как-то раз на очередные смотрины, Мордехай, к вящему удивлению свата, вдруг остановился посреди двора, не дойдя до квартиры кандидатки.

— Послушай, — спросил он свата, — а кто эта девушка?

— Какая? — недоуменно переспросил сват. — Где ты видишь тут девушку?

— Да вон, подметает двор.

— А-а-а, — презрительно протянул сват. — Это товар не для тебя. Бедная сиротка. Держат ее из милости. Мать твоей девушки, — тут он облизнулся, словно ему в рот неведомо откуда попала большая конфета, — очень добрая, очень праведная женщина. Приютила сиротку, дала ей кров и стол. А та ей по хозяйству помогает. Обрати внимание, Мордехай, — дочки обычно характером похожи на мать. И твоя невеста, — тут он снова растянул губы в сладкой улыбке, — тоже будет праведницей.

— Ты мне зубы не заговаривай, — коротко ответил Мордехай. — А лучше познакомь вот с этой девушкой.

— Да ты что, обалдел?! — вскинулся сват — Зачем тебе эта дурнушка? У нее ни приданого, ни красоты. Так, бледное создание среднего пола.

Мордехай положил руку на плечо свата и придавил его к земле.

— Понял, понял, — залепетал сват, пытаясь высвободиться. — Хочешь себе плохо, делай себе плохо.

Свадьбу сыграли через два месяца. Никто в городке не мог понять, что нашел в этой Бейле красавец Мордехай. Но прошло полгода, и вдруг у кумушек словно глаза раскрылись. А может, это Бейле расцвела под ласковым светом мужниного обожания.

Мордехай в жене души не чаял. Если бы мог носить ее на руках — носил бы целый день. Все в ней его умиляло: и как она говорит, и как одевается, и как морщит лоб во время молитвы.

— Большое чудо сотворил для меня Всевышний, — не уставал повторять он.

К концу первого года замужества Бейле превратилась в красавицу. Правда, кроме посетительниц женской половины синагоги, ее красотой никто насладиться не мог, ведь одевалась она скромно и старалась, как можно меньше выходить из дома. Но что есть красота? Молва, пустословие. Досужие разговоры делают женщину красивой или превращают в уродку. Если кумушки местечка в один голос начнут утверждать, будто краше Златы нет никого на свете, то дурнушка Злата станет всем казаться царицей Савской.