Трехручный меч

Издали мне показалось, что в кресле столб света, а когда проморгался, решил, что там статуя девушки из жидкого золота, ну не может быть человек настолько совершенен! Приблизились, я рассмотрел золотые волосы, падают солнечными потоками на плечи и спину, загорелое, очень красивое юное лицо, оранжевый плащ ниспадает с плеч и до самого полу, и только ноги не то в ослепляюще белых чулках, не то в туго обтягивающих панталонах, но и они производят впечатление разогретых добела. Даже кресло, темно-багровое, словно бы накалилось от ее тела, начинает наливаться жаром, светиться пурпурным огнем.

Она сидела спокойно, выпрямив спину, руки лежат на широких подлокотниках, лицо с вопрошающими глазами повернуто в нашу сторону.

— Моя королева, — произнес я и чуть-чуть поклонился, стараясь делать это как можно неуклюжее. — Я — Гакорд, еду мимо. Но теперь рад, что твои рабы пригласили меня отъесть… э-э… отожрать, словом, отобедать в твоем обществе.

Она некоторое время смотрела изучающе, затем, когда я начал терять терпение, легонько повела дланью в сторону свободного кресла рядом. Я сел, лишь тогда она произнесла тихим серебряным голосом:

— Это не рабы, а лучшие в этом королевстве воины… Тебя пригласили не для того, чтобы отобедать в моем обществе, а потому, что ты ехал из королевства Филидонии. Я просто хотела узнать новости.

— Ладно, — ответил я. — С чего начинать?

— С главного, — проговорила она.

Я довольно потер руки.

— Это хорошо. Наливай!

Она мило наморщила носик.

— А вы не хотите сперва откушать?

— Кушать, — сказал я свирепо, — я хотел два часа назад, есть хотел — час назад, а сейчас — жрать! И пить, конечно.

Она повела бровью, перед нами поставили стол и стулья с высокими спинками. Я пересел, не дожидаясь приглашения, я же варвар, слуги моментально заставили всю плоскость столешницы блюдами, у меня потекли слюнки, запахи и ароматы сшиблись, заставили ноздри трепыхаться, а в животе кишки встали по кругу под стенками, готовясь на лету хватать падающие куски мяса.

Передо мной опустили огромного прожаренного гуся на серебряном подносе. От гуся шел восхитительный пар, я схватил нож и вилку, сделал надрез. Из ущелья выстрелило с ума сводящим ароматом, я зарычал, отрезал кус, отшвырнул нож и вилку, ухватил обеими руками. Горячий сок побежал по пальцам к самому локтю, я перехватил его на пути языком

— Да, — произнесла она медленно, взгляд ее был задумчивым, — у вас и манеры…

— Вы такая красивая! — сообщил я. — Вам, наверное, этого никто еще не говорил.

Она кивнула:

— В такой манере — нет.

— Я просто чудо, — похвастался я, — какой оригинальный!

Мясо тает во рту, мелкие косточки трещат на крепких зубах. Королева смотрела с брезгливым интересом, но я так чавкал и плямкал, что она сглотнула слюну раз, сглотнула другой, ее глаза все еще не отрывали от меня взгляда, а руки сами по себе взяли гуся за крылышко, отломили… Опомнилась, когда на ее зубах хрустнула косточка, вздрогнула, но уже поздно, дорогая, только и осталось, что косточка, да и та разгрызенная, хорошие зубки, хорошие…

— Хороший у вас повар, — похвалил я. — Покупаю!

— Кого? — переспросила она.

— Повара, — объяснил я, — сколько за него хотите? Я его научу на углях жарить.

Она поморщилась:

— Боюсь, у вас слишком сложные рецепты.

— Я знаю, — согласился я великодушно. — Все, кто пытался испечь гуся в глине по моему рецепту, лажанулись!

— Может быть, — сказала она невинным голоском, — что-то не так в самом рецепте?

Я сказал наставительно:

— В приличном обществе у женщины всего три обязанности: первая — быть красивой. Вторая — хорошо одеваться. Третья — никогда не перечить.

— И где вы такое место увидели?

— В мечтах, — вздохнул я. — Каждый мужчина — мечтатель, не знали?.. Красота требует жертв, и, глядя на вас, понимаешь, что немалых… А каждый из нас хотел бы на халяву, понимаете? Нет, не понимаете… Впрочем, не йоги горшки обживают, так что можно научиться и подвигам. Что это столько народу у вас здесь собралось, яблоку плюнуть негде!

— Мы часто обедаем вместе, — объяснила она. — А у вас каждый тащит в свою нору и там жрет, жрет, жрет?

Я посмотрел внимательно. Она ела спокойно, на губах ироническая улыбка, в глазах опасный огонек. В самом деле королева, ничем не смутишь, держит ситуацию под контролем. По крайней мере, уверена, что держит.

Я поднял кубок:

— За вас, Ваше Величество! Чем больше мы пьем, тем красивее вы, наши женщины. Сила женщин — красота, как сила — красота мужчин, верно?

— Полагаете, — отпарировала она, — мужчине красивым быть не обязательно?

— Расхожее мнение гласит, — ответил я, — что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны… и чуть богаче Рокфеллера. И вообще, мол, женщине все равно, какой породы рядом с нею обезьяна… Это правда?

Она сдвинула плечиками, мне показалось, что за спиной у нее на миг блеснули прозрачные крылышки.

— Не знаю. Я — королева, а это значит, что мне есть о чем думать поинтереснее, чем о всего лишь обезьянах, как вы говорите.

— О, — воскликнул я, — вы ж политик! Демократ пли… нет, вы ж королева, что значит — роялистка? Нет, монархиня?.. А подданные кричат «ура» и в воздух чепчики бросают?

— Чепчики, — сказала она сурово, — это неприлично.

Голова женщины должна быть прикрыта. А мужчина должен быть одет. Голыми ходят только животные.

Я перехватил ее взгляд на моем могучем торсе, напряг мышцы и поинтересовался:

— А если полуголый?

— Тогда получеловек, — мило объяснила она, — полуживотное. Короче, варвар. Вы это хотели услышать?

— Демократией и не пахнет, — определил я довольно. — Эт хорошо… Люблю злых.

Она дождалась, когда от гуся остались только косточки, и те я изгрыз, с наслаждением высасывая сладкий костный мозг, поинтересовалась осторожно:

— Ничего не случилось у моего любезного соседа… короля Гарторикса?

Что-то в ее голосе насторожило, я переспросил:

— Любезного? Вы его не очень любите?

— Так что случилось? — спросила она.

Я развел руками:

— Пустяк, Ваше Величество. Почему-то Властель Тьмы заинтересовался крохотным королевством вашего соседа. Дурак, наверное. У него ж другие и ближе, и богаче… Словом, он послал одного из своих слуг… или воинов, тот умыкнул, как узбек какой, у короля единственную дочь…

Она ахнула, щеки разом стали белыми, словно мрамор.

— Амелию? — переспросила она. — Как… как ее не уберегли?.. Бедная моя…

Она поперхнулась, но вино еще не затуманило мне голову, я спросил живо: