Трем девушкам кануть

Майя как-то сразу бурно заплакала, по-детски глотая слезы вместе с дымом, сморкаясь. Стало видно, что у нее не очень чистое лицо, слезы проделывали бороздки во вчерашней пудре и креме, и позавчерашняя тушь отмокла и потекла грязью, и Майя размазывала все это, делаясь похожей на обиженную девчонку, а короеды подошли и замерли, глядя на плачущую мать. И было в них такое привычно покорное ожидание, безропотность, смирение, что у Юрая сжалось сердце. Вот и не детдом, а родная мать, а все равно вроде и сиротство, которое существует не по обстоятельствам судьбы, а как бы по признаку крови, по генетическому коду. Что же это такое, братцы? Что же это за биология? Или что там еще за наука?

* * *

В гостинице «Юность» работала однокурсница Юрая, которую он все годы учебы на дух не переносил. Она платила ему тем же, а ребята, решая какие-то студенческие вопросы, всегда говорили так: «Исключаем Юрая и Нелку как крайности… Оставшихся берем в расчет».

Юрай смеялся, ему его крайность нравилась, а Нелка заводилась, потому что свои крайности ей не просто нравились, а считала она их единственно верными.

Она так бы и пошла по партийно-комсомольской линии, но линия кончилась, и бывшие дружки из ЦК комсомола устроили ее в гостиницу. «Пока, – сказали они ей. – Наше время придет и будет нашим». По причине журналистской беспомощности Нелка не сопротивлялась. И теперь что-то там делала на ниве нашего ненавязчивого сервиса.

Можно было позвонить. Но Юрай побоялся, что сразу сцепится с ней, а ему надо было вести разговор аполитичный и светский, чтоб получить одну маленькую справку. Потому Юрай поехал сам.

Нелка вся вытянулась и напряглась. Юрай ни с того ни с сего подумал, что ближе всего к смерти находится момент напряжения, каменения, а ближе всего к жизни – кайф, расслабуха. Твердое – мертвое. Мягкое – живое.

– Расслабься, – сказал Юрай. – Я в гости.

– Вот уж! – выдохнула Нелка и присела на кончик стула. Казалось, в воздухе прозвучал щелчок в тех местах, где неживая Нелкина природа превращалась в новую геометрическую конфигурацию.

– Нелка! Правда! Ну что ты как на расстреле?

– Очень точно, – ответила Нелка. – От таких, как ты, того и ждешь.

– Да брось, – засмеялся Юрай. – У меня к тебе малюсенький, абсолютно невинный вопрос. Скажи, дорогая подруга, есть возможность выяснить, по чьему звонку поселили у вас некую барышню? Говорю сразу – дело криминальное, и я ищу концы.

– А ты кто, милиция? – ехидно спросила Нелка. – Представляю, кого ты ловишь! Ничего я тебе не скажу!

Дело могло вполне оказаться пустым. Эту крепость Юраю было не взять. «Черт! – подумал он. – Жди теперь Леона. Из-за такой ерунды…»

И тогда Юрай сделал невозможное. Он сел рядом с Нелкой и взял ее сухую, жесткую, но невероятно горячую руку. Рука дернулась, но Юрай был сноровистей – удержал.

– Нелка! Клянусь Лениным и Сталиным, Крупской и Цеткин. Мне плевать на всю политическую брдзолу. Я нынче частный сыщик по собственному желанию. Мне надо знать, кто поселил одну-единственную девушку в вашу гостиницу, потому что она сирота-сирота, никому до нее нет дела, а вернулась из Москвы – и умерла на ровном месте. Мне ее жалко, а тебе?

– Я ее не знаю. Может, она, как ты, – пробормотала Нелка, с любопытством разглядывая, как торчат из крепкой Юраевой руки ее сухие узкие пальцы с бледными, какими-то даже зеленоватыми ногтями.

– Значит, меня бы ты не пожалела, – сказал Юрай. – Это чтоб не унизить, что ли? Нелка! Ты веришь в загробный мир?

– Еще чего! – возмутилась Нелка. – Кинулись все в целование креста. Просто спятили, придурки! Как будто нет науки!

– А вдруг он есть? – сжимал ей руку Юрай. – Такой загробненький, загробненький мир?

– Иди ты! – фыркнула Нелка, вырывая руку. – Все стали идиотами.

Ах, это начертанное на тараканьей бумажке слово. Почему же все идиоты? Это исключительно про него сказано. Да как! Вослед. А сказанному вослед – сбыться. Все у него и сбылось – слово повторено.

– Нелка! – сказал он. – Я по дури влез в детективы. Но две смерти произошли буквально на глазах. И никому нет дела, никому…

– Раньше так не было, – ответила Нелка. – Это же твое время. Я и не удивляюсь.

– Нелка, давай не будем ругаться. А то я тебе скажу, что мое время родилось из твоего, а от барана кролики не рождаются… И мы с тобой разлаемся, и зря, потому что…

…Потому что у Юрая заломило сердце. И он вдруг почувствовал, что больше всего на свете в эту конкретную минуту его жизни ему жалко эту дуру стоеросовую с кипящим нутром. Чего это никто из них не пробовал брать ее за руки, за плечи, за грудь, например, глядишь и вышел из нее огонь, и охолоненная Нелка перестала бы экстатически любить идею, а полюбила бы какого-нибудь Васю и была бы этой конкретной любовью покойна и счастлива, на гвоздик для портрета Ленина зацепила бы веревку для пеленок, глядишь, и маленькие ее большевички поменьшевели в следующем помете… Как же они – парни – ею пренебрегали в университете, как же обходили стороной, боясь ее, как чумы, проказы… А она вот горит изнутри, малахольная социалистка-утопистка. «Чтобы утопистам утопиться, – острил один их философ, – сколь благодатны были бы последствия от такого рыбьего корма».

– Как ее фамилия? Этой, что была в гостинице? – тихо спросила Нелка.

Ничего себе! И долго они так молчали? Думая каждый о своем? Сколько успело родиться дураков и пролететь ангелов?

– Мария Иванова из Константинова.

– Это я помню, – так же тихо сказала Нелка. – Это Владик Румянцев просил.

– А он кто?

– Владик? Он из Горловска. Был в свое время членом тамошнего обкома. Я с ним по «Спутнику» знакома.

– А сейчас он чем занимается?

– Кем-то в исполкоме. Не знаю… Такая была яркая личность, скажу тебе! Сейчас одни торгаши и спекулянты в цене!

Взять ли ее снова за руку? Смешно, но Юрай думал именно об этом. Сейчас он возьмет ее руки, и тогда Нелка не вскочит с места и не откажется от слов, не скажет, что перепутала, что сроду никакой Маши в гостинице «Юность» не было. Что же такое получается? Только ценой руки в руке можно пробраться, процарапаться, проскрестись даже к малюсенькой истине?

– Нелка, – сказал Юрай, беря ее за руку, – давай дружить. Дались тебе эти принципы чертовы. Я тоже хорош, не думай!

– Разве без них стало лучше? – спросила Нелка.

– Стало хуже. Но по-другому… Жизнь повернулась на один радиан, а все уже давно были уверены, что механизм поворота не работает… Да ладно, Нелка! Давай сходим в кино?

– Странный ты, Юрай! Ты – и со мной в кино.

– А почему бы нет? Я за тебя возьмусь!

Он встал и обнял Нелку. Выяснилось, что малахольная дура хорошо гнулась в руках, была гибкой и тонкой, а ненакрашенные, бледные губы в сухих мелких трещинках вполне могли вдруг повлажнеть и набухнуть. Ничего ведь не стоило, крутясь в спутниковских сферах, стать ей всеобщей давалкой, как они там все, но Нелка была дистиллированная барышня. Ленинка-монахиня. «Была не была!» – подумал Юрай и нежно поцеловал Нелку в лоб.