Трепанация

Александр Александрович . До конца своих дней верил в правильность своих идей. Его сторонников становилось меньше. Лена от него ушла. Он какое-то время жил с молодой девушкой, влюбленной в его неординарность, но в конце концов остался один.

Осип Москвин . У него наладились отношения с отцом. Они встречались и общались, как старший с младшим. Александр Борисович способствовал его трудоустройству в институт, где Осип с удовольствием преподавал.

Вениамин . Закончил институт. Около года стажировался у отца, а затем приобрел собственную практику. Женился на однокурснице. Его отец очень радовался, что стал дедушкой, но к внуку относился немного отстраненно и осторожно, как ученый.

Если вы, уважаемый читатель, готовы принять такое развитие событий, пожалуйста, закройте эту книгу. Вам не стоит читать ее дальше. Она написана не для вас, как сказал бы Борхес. Оставайтесь в привычном мире морали и нравственности. Знание – не путь к счастью. И в этом смысле прав был Жан-Жак Руссо.

Скажу по-другому. Одни пользуются общей Библией, другие пишут ее сами.

Еще раз, другими словами. Новое знание не сделает вашу жизнь счастливее. Может быть, интереснее, но не счастливее. Но за интерес вам придется расплачиваться возникновением дополнительных внутренних противоречий. Нужны они вам? Вам не хватает своих собственных?

Раз вы все-таки читаете, продолжу – специально для вас.

Человек – все же удивительное существо. Он может приспособиться к любым обстоятельствам, мало-мальски пригодным для жизни вообще. Тяжело тем, кто склонен обращать внимание на среду своего обитания, и тем более имеющим в предыдущей жизни нечто лучшее. Легче тем, кто занят другим, то есть идейным. Этим все равно, где спать и что есть. Таким был и отец Феодосий.

Жил он в небольшой пристройке к дому, рядом с сельской церковью. В доме жила его бывшая жена Клавдия, продолжавшая присматривать за ним, готовить ему ужин и иногда убирать в его комнате. Хотя ему это было безразлично.

Кровати, письменного стола и трех стульев было достаточно для обслуживания его скромных потребностей. Главным его утешением был угол, в котором висели иконы с лампадками, а под ними стояла старая этажерка со святыми и богословскими книгами.

Большую часть жизни отец Феодосий проводил либо на службе в церкви, либо в беседах с прихожанами. Собственного времени у него оставалось только немного перед сном. В эти редкие часы он обычно сидел на стуле у стола с книгой в руках. Как правило, это была Библия. Он погружался в чтение отдельных мест и размышления.

Воображение, от природы богатое, уносило его в дальние времена и в далекие места. Он перевоплощался. Он освобождался от всего земного. Он переносился в мир идей, чистых и прозрачных, существующих в космосе скорее как эфир, а не отголосок чего-то сущего, земного. Иногда он так и засыпал ненадолго. Но со стороны это было незаметно, так как он сидел вполоборота к двери и лицом к иконам. Так что входивший видел только его спину.

Кстати, дверь у него никогда не запиралась, и достаточно было постучать, чтобы войти в его жилище.

Сегодня он первый раз поел только вечером и сидел у стола с Библией на коленях. Голова склонилась чуть влево, глаза прикрылись. Свет лампадки у икон и лампы на столе создавали атмосферу покоя и уюта.

Взрыв вспорол благодать. Дверь от удара распахнулась и сильно ударилась о стену. В комнату вошел Иван Остров. Он был бледен. Бешеные глаза и взъерошенные волосы. Сжатые кулаки и руки, согнутые в локтях. Животное, спящее в каждом из нас, пробудилось и было готово к драке. Священник даже не вздрогнул. Казалось, он ожидал прихода гостя.

– А-а, священный козел продолжает совершенствовать свой словарный запас! Ты, гнида лицемерная! Мразь коварная, слышишь меня? – он стоял и кричал это в спину священника, скрючившись от злости.

– Ты, лицемерная сволочь, что, боишься на меня смотреть? – и он толкнул отца Феодосия рукой в плечо.

Но тот только слегка качнулся, смиренно продолжая молчать.

– Обманул, всех обманул, подонок. Не зря тебя выгнали! Что молчишь? Сукин ты сын! Что молчишь? – и он опять толкнул его в плечо.

Священник не реагировал.

Иван отбежал к двери и схватил здоровую палку. Ее священник обычно прислонял к закрытой двери, когда уходил, чтобы люди видели, что его нет дома. Ее размеры определялись необходимостью быть замеченной и не служили угрозой применения, но в этот раз она стала оружием.

– Получи! – выкрикнул Иван и с размахом ударил священника.

Тот покачнулся и, не успев упасть со стула, получил второй удар по голове, но уже сбоку, почти в висок. Вначале он привалился к столу, а затем упал правым боком на пол.

Глаза его были закрыты. Он не издал ни звука.

Иван бросил палку в то место, где она до этого стояла, и вышел, громко хлопнув дверью.

В комнате опять стало тихо. Огонь лампадки, дрожавший все время, пока Иван находился рядом, теперь успокоился и светил, как и прежде, спокойно и приветливо.

Священник будто спал, устроившись на полу после тяжелого дня. Под черной рясой сложно было определить точное положение его рук и ног, но голова его неудобно лежала, неестественно откинувшись назад. Всего одна деталь, и мы понимаем, что перед нами мертвец.

Первой его обнаружила Клава, живущая за стенкой. Утром, как обычно, она собралась в церковь и, проходя мимо двери священника, увидела, что палки нет на месте. Утренняя служба уже должна была начаться, и ее удивило, что отец Феодосий до сих пор дома.

Постучав в дверь и войдя, она увидела, что священник мертвым лежит на полу. Это она поняла сразу. Может, потому что лампадка не горела, может, потому что предчувствовала это. Она было заголосила тихонько, вполголоса, но затем спохватилась и побежала в церковь сообщить народу.

Назад она вернулась с несколькими прихожанами, успев заскочить домой и поменять платок с белого на черный. Позвонили участковому. Тот велел ничего не трогать и не входить в дом.

Пока прихожане стояли у дверей и вспоминали, как они провели прошлый день и что делал священник, приехал следователь с экспертом. Они вошли в комнату, чтобы составить протокол осмотра места происшествия. Участковому поручили составить список лиц, постоянно общавшихся со священником, но это на всякий случай.

Клава постояла еще немного в толпе, а потом побежала позвонить Ивану Острову и другим прихожанам, общавшимся с отцом Феодосием последнее время особенно часто.

Приехала труповозка, и санитары ждали, когда следователь закончит свои дела, чтобы забрать тело.

Первым подъехал глава сельсовета Пригожин. Он сразу прошел в дом, представился следователю и, о чем-то вполголоса с ним поговорив, вышел к прихожанам.

Подошли еще какие-то люди.

Больше всех Клаву удивил Иван Остров. Он приехал бледный, с красными глазами. Обычно спокойный и невозмутимый, он был напряженным, дрожащими руками достал сигарету и нервно затянулся. К нему подошел участковый и спросил, когда тот видел священника в последний раз. Иван вначале сказал: «Не знаю, не помню», – а через секунду добавил: «Кажется, вчера».

– Да, вчера я заходил поговорить с ним. Вечером, после службы. Но я быстро ушел. Торопился я. Дела у меня были, в общем. Вы лучше у Клавы спросите. Она лучше все знает, – закончил Иван, докуривая сигарету.

Участковый, совсем молодой человек с румянцем во всю щеку, делал какие-то пометки в своем блокноте и продолжал размышлять, уже вслух:

– Да Клава говорит, смотрела телевизор и не знает, кто к нему приходил. Вроде разок слышала крик, но не разобрала, в телевизоре это или в жизни.

Когда увезли тело и уехал следователь, приехали Осип и Вероника. Они не знали, что к этому времени некурящий Иван выкурил пачку сигарет. Ему невыносимо было оставаться рядом с этим местом и этими людьми, но он не мог найти в себе силы, чтобы уйти. Содеянное, дошедшее до его сознания, придавило его к земле. В животе была невыносимая тяжесть, к горлу подступала тошнота, с которой он пытался справиться при помощи сигарет.

– Иван, что случилось? Ты видел его? – спросила с волнением Вероника.

Осип стоял рядом, держа ее под локоть и также глядя Ивану в глаза.

– Нет. Я его не видел. Мне Клава позвонила и сказала, что нашла его мертвым. Туда не пускали. Его увезли уже, – отвечал он, глядя куда-то в сторону.

– Может, инфаркт? – высказал предположение Осип.

Иван вдруг внимательно посмотрел ему в глаза.– Не знаю, – почти шепотом ответил он.

Следствие

Все государственные официальные учреждения обладают общей чертой – запахом. Везде он неистребимо одинаковый. То ли дезинфектанты те же, то ли у людей, приходящих сюда, общие вкусы на парфюмерию, то ли моются они с одинаковой периодичностью (редко), но запах этот можно отличить от других с закрытыми глазами.

Об этом думал Иван, сидя в коридоре следственного отдела, в ожидании, когда его пригласит следователь.

Недавно сделанный ремонт создавал впечатление аккуратной официальности помещения – безликости. Хотя люди, ходившие взад и вперед, пытались смягчить это впечатление. Их одежда, состоявшая в основном из джинсов и разноцветных маек или рубашек, преимущественно темного цвета, призвана была успокоить посетителей, как бы говоря, что ничего страшного не происходит, здесь обитают такие же люди, и они не страшнее других. Ну, может быть, только своими обязанностями, но обязанности существуют сами по себе, а люди – сами по себе, и лишь иногда они должны им, обязанностям, подчиняться, и ничего с этим не поделаешь. Главным в этом было то, что все, тут находящиеся, – люди, и значит, есть надежда на понимание.

В соседнем кабинете раздался громкий смех, и открывшаяся дверь выпустила двух молодых людей.

– Идем покурим, – сказал тот, что вышел первым, высокий блондин в черной ветровке.

– Пошли на лестницу, пока шефа нет, – ответил коренастый темноволосый приятель.

Они прошли мимо Ивана, даже не взглянув на него. Он на всякий случай улыбнулся: вдруг посмотрят на него. Но нет. Он продолжал ощущать себя одиноким в том состоянии или, вернее, в той ситуации, в которой оказался.

Дверь кабинета следователя Дворянкова распахнулась, и Иван увидел знакомое лицо.

– Вы Остров? – спросил тот.

– Да, – ответил, вставая со стула, Иван.

– Чего же вы не зашли? Я ждал вас.

– Так я думал, вы меня позовете.

– Я же передал охране пропуск и сказал, чтобы вам объяснили, как ко мне пройти.

– Ну, я не знал… и вот ждал. Думал, меня позовут.

– Теперь мне надо отойти к руководству. А что у вас? Почему вы хотели со мной встретиться?

– Понимаете, я хотел кое-что объяснить, – неуверенно начал было Иван.

– Это по делу священника Феодосия?

– Да.

– Так там еще экспертизы не закончены. У вас что-то важное? – нетерпеливо спросил следователь.

– В общем, да. Думаю, это очень важно, – и Иван опустил голову.

– Давайте так сделаем. Напишите заявление, а я приобщу его к материалам расследования. Можете оставить его в канцелярии.

– Было бы лучше, если бы вам лично, – тихо проговорил Иван.

– Ладно. Мне надо идти. Я вернусь через полчаса.

– А где можно взять бумагу и ручку?

С видимым раздражением следователь вернулся в свой кабинет и вынес пару листов бумаги и шариковую ручку.

– Вот, – передал он это Ивану. – Садитесь вон там, – и он указал на стол, стоявший чуть дальше по коридору. – Я скоро вернусь.

Оставшись один, Иван сел к столу и задумался.

Следователь Дворянков был очень симпатичным мужчиной лет сорока. Лицо его сохранило какие-то ангельские черты детства, и лишь взгляд и изгиб линии губ говорили о том, что это уже взрослый и ответственный мужчина. В нем почти не угадывалась воля, но это компенсировал интеллект, который ощущался, будучи растворенным в общем образе. Ему можно было доверять. Хотя предопределить победу человеческого разума над государственным мышлением было невозможно. А может быть, причина была всего лишь в прическе. Она напоминала своей аккуратностью комсомольские стрижки семидесятых годов.

Сам следователь на Ивана почти не обратил внимания. Волновало его то, что сроки расследования по делу об убийстве Шевчука подходили к концу. Надо было продлевать сроки содержания под стражей его сожительницы и главной подозреваемой Никольской. Никаких свидетелей той бытовой ссоры не было. Экспертиза не могла дать однозначного заключения, и так далее, и так далее.

Шеф его вызывал для объяснений о сроках направления дела в суд и наверняка для того, чтобы подбросить еще пару дел, хотя у него в производстве и так уже одиннадцать, и пять материалов, ждущих принятия решений. Это угнетало. Вернее, угнетало не то, что много работы, а то, что нескончаемый поток ее превращает жизнь в однообразную рутину, в которой нет просвета и надежды на настоящую жизнь.

Его ожидания оправдались, и, когда он возвращался в свой кабинет, в его мыслях уже не было ни разговора с шефом, ни заявителя, которого он увидел стоящим у двери.

– Вот, написал, – сказал Иван, протягивая листок бумаги.

Следователь задумчиво взял листок и, вдруг вспомнив, о чем идет речь, предложил войти в кабинет. Тут же сев за стол, он начал читать и буквально через пару секунд вопросительно посмотрел на Ивана, который стоял перед ним.

– Не понял. Какая палка? Кто кого ударил? Вы о чем? – спросил он удивленно.

– Я убил священника, – на удивление спокойно проговорил заявитель.

– То есть это явка с повинной, что ли? – скорее разговаривая сам с собой, произнес следователь, опять глядя в бумагу.

– Да.

– Я правильно понимаю, вы утверждаете, что… – и он углубился в чтение заявления. – Вы убили отца Феодосия? Правильно?

– Да. Я убил отца Феодосия.

Следователь откинулся в кресле, внимательно посмотрев на Ивана.

– Присаживайтесь, – как-то между прочим выговорил он.

Иван кивнул и присел за приставной столик.