Трепет. Его девочка

– Я слушаю тебя, Рустам, - стараюсь говорить спокойно, хотя внутри все дрожит и ноет. Мне больно. Мне страшно. И я не знаю, что он сейчас чувствует. Что он скажет.

– Мы с женой развелись до встречи с твоей мамой. У нас умер сын. Мы не справились с этим.

Его голос надламывается, руки чуть сильнее сжимают руль. Я закрываю глаза, потому что не могу на него смотреть, ведь я вижу, как ему больно говорить об этом. Ему не нужно мне объяснять. Я точно знаю. У меня простреливает грудь от той боли, которую когда-то пришлось испытать ему. Я похоронила маму, самого близкого мне человека, и чуть с ума не сошла от боли. Каково это - похоронить ребенка, я и представить себе не могу.

У него был сын. Господи. Он никогда мне не говорил об этом. Никогда. И маме, видимо, тоже. Почему он не говорил? Не мог? Не хотел? Это на могилу к сыну он ходил, когда мы приезжали на кладбище?

– Как... его звали? Твоего сына..
– может, глупый вопрос. Может, неуместный... но мне хочется знать. Мне хочется спросить обо всем, о чем я не спросила, и о чем он не сказал.

– Марс. Марсель. Ему было пять. У него... были проблемы с сердцем. С самого рождения. Мы долго лечились, боролись, надеялись, но... не получилось.

Сердце. У его сына были проблемы с сердцем. Я скашиваю взгляд на медведя и свою картину в его лапах. Там нарисован парень, который перенес операцию на сердце, когда ему было десять лет. Антон. Сейчас ему шестнадцать. Он жив и счастлив. А сын Рустама нет. Я не могу сдержать слез.

– Расскажи мне, пожалуйста. Все расскажи, Рустам. Ты ведь можешь мне рассказать? Я выслушаю. Ты только расскажи. Не молчи. Я тебя прошу.

Почему-то сейчас то, что случилось у него много лет назад, мне кажется важнее, чем то, что случилось у нас сегодня.

Рустам на секунду отрывается от дороги, смотрит на меня пристально, на слезы, что текут по щекам, словно хочет их утереть, но не решается ко мне прикоснуться, затем кивает.

– Я работал в то время в два раза больше чем сейчас, если ты можешь себе подобное представить. Мне хотелось обеспечить сыну самое лучшее лечение. Мы должны были через месяц лететь в клинику в Израиле. Я сутками пропадал на работе. Видел Марса только когда он спал. Он обижался на меня. Эдие тоже. Я пообщел, что когда полетим в Израиль, там я всегда буду с ними, буду не так много работать, мы будем больше гулять и даже поплаваем в море, в котором нельзя утонуть. Сын очень ждал. Не дожил неделю. Просто в один из обычных рабочих дней, когда я был в сотнях километров от дома, мне позвонила жена и сказала, что у Марса случился приступ, его увезли в больницу. Я ехал, как ненормальный, но не успел. Он умер до моего приезда. Я помню тот еб*чий день вплоть до секунды, словно это вчера случилось. Как сын просил утром остаться дома. Я не остался. Он всегда просил. Я не оставался, но тогда пообщел, что приеду пораньше. Как лил сраный дождь и на дорогах стояли жуткие пробки. Как жена плакала и просила сына проснуться. А потом провал за провалом. Похороны, Эдие все время в слезах, я ебашил как проклятый, чтобы забыться. Ничего не замечал вокруг. И наконец она сказала, что не хочет быть со мной, потому что не может больше на меня смотреть. Марсель был сильно похож на меня.

******************

Я слушаю Рустама и с трудом могу представить, что с ним когда-то случилось такое. Я привыкла думать о нем, как о человеке-скале, о том, кто всегда знает, что делать, который привык противостоять трудностям, а сейчас я смотрю на него совсем по-другому и вижу в нем другое. Сейчас он показывает мне то, что, возможно, никому и никогда до меня не показывал - свою слабость и свою боль, которая однажды чуть его не разрушила. Мне даже не хочется спрашивать, почему раньше он об этом не рассказал - про сына и про его смерть, потому что я и так знаю причину - он не смог справиться с болью и чувством вины за столько лет. Он до сих пор себя обвиняет. И говорить ему об этом просто невыносимо тяжело.

– Мне очень жаль, что в твоей жизни случилось такое горе, - мой голос низкий и немного хриплый от слез.

Я - девочка, и мне легче. Я могу позволить себе плакать. Я могу позволить себе слабость. Мужчины редко себе подобное позволяют, если позволяют вообще, особенно такие, как Рустам. И глядя на него, я понимаю, что все непролитые слезы закупорены в нем, и там глубоко внутри они причиняют ему мучительную боль. Все, что мы с ним делали вдвоем, где были, как проводили время, обретает для меня другие формы и очертания. Его помощь Сашке и то, как он естественно смотрелся с ним, будто сам был отцом, наша поездка в тир, как он учил меня выплескивать боль через стрельбу, его гордость за то, что я получила кураторство над благотворительным проектом в помощь людям с заболеваниями сердца... Боже.. Что я могу ему сейчас сказать? Как поддержать? Я просто не знаю, я не знаю.. А Эдие? Как могла она бросить его? Почему не попыталась поддержать - не только ведь она страдала, но и он тоже!

– Рустам... Ты не виноват. Я уверена, ты любил своего сына и сделал все, что было в твоих силах, я уверена, что ты сделал даже больше, но не все в нашей власти. Смерть родных и близких не в нашей власти, к сожалению.

– Знаю, малыш. И тем не менее, я - мужчина, моя задача - защищать свою семью, своего ребенка, и тогда я не справился. Не справился настолько, что бывшая жена решила скрыть от меня свою беременность и рождение дочери на десять лет.

В его словах, в его взгляде и голосе столько отчаяния, что внутри меня мгновенно закипает злость на эту женщину. Да, она потеряла сына, но Рустам тоже потерял. Он не заслужил подобной лжи. Она могла ему сказать про дочь раньше. Он бы любил своего ребенка, даже если бы между ними не сложились дальнейшие отношения. Как она могла быть такой жестокой?!

– Поступок твоей жены просто ужасный. Это несправедливо, нечестно. Она не имела права так поступать, Рустам. Это же чудовищно и гадко.

– Она была молода и несчастна. Решила начать новую жизнь без меня, в другой стране, без моего сурового рабочего графика, без лица, напоминавшего ей о Марсе, о той боли, что она пережила. И вдруг она узнала, что будет другой ребенок. Мы говорили с ней об этом на днях. Долго говорили, малыш. Обсудить нужно было многое. Эдие тогда долго металась - рассказывать мне о беременности или нет. Ей не хотелось тогда меня видеть, возвращаться в Россию, в Москву. Смерть Марса ударила по ней, наверное, сильнее, чем по мне. Тогда я этого не понимал, злился. Сейчас понимаю. Поэтому она выбрала себя, - он горько усмехается и передергивает плечами.
– Потом родилась Ами. Она назвала ее Амилия. Были хлопоты, суета. Эдие познакомилась с другим мужчиной и вышла за него замуж. Он удочерил Ами. Она считала его своим настоящим отцом все эти годы. И я бы про дочь не узнал. Эдие вовсе не собиралась возвращаться и что-то мне рассказывать. Просто Амилия нашла документы об удочерении. Она сама захотела познакомиться со мной, понимаешь, Ян?

Я представляю себя десятилетней девочкой, ни в чем не виноватой, и только что узнавшей, что мой отец, оказывается, мне не отец, и что у меня есть другой папа, который даже не знает обо мне. Захотела бы я хотя бы увидеть его? Хотя бы поговорить? Узнать, мог бы он меня полюбить, если бы знал, что есть я, что я существую? Наверное, да. Наверное, она имеет на это право.

– Да. Понимаю, Рустам. Я все понимаю. Только одно мне не ясно, если... у Эдие есть муж, если ваша встреча связана только с ребенком, почему же вы целовались? Почему она ответила на мой звонок с утра?
– спрашивать об этом больно, потому что я отдаю себе отчет в том, что услышать сейчас могу вовсе не то, чего хотела бы. Они такой ужас пережили. Может, они встретились, и их чувства вернулись? Может, они пожалели об этих десяти годах, что они жили порознь? Может, я действительно была его ошибкой?

********************

– Мы с Эдие встретились на могиле сына. Там она и оглушила меня новостью, что у меня все это время была дочь. Разумеется, я не мог ей так сразу поверить. Не потому, что думал о бывшей жене настолько плохо, допустив мысль, что она может мне врать. Просто... мы столько лет не виделись... Я должен был убедиться, что Амилия действительно мой ребенок. Эдие сообщила, что скоро она прилетит в Москву вместе с ее мужем. Она не стала сразу брать дочь с собой, побоявшись, что я откажусь с ней встречаться. К тому же, Эдие тоже не видела меня десять лет. Откуда она могла знать, кто я сейчас, кем стал, стоит ли знакомить со мной своего единственного любимого ребенка? Я и тебе не хотел сразу говорить, потому что не был уверен. Ты работала, как проклятая над этой выставкой, я хотел дождаться теста ДНК, и поговорить с тобой после выставки, независимо от того, каким будет результат. Раз у нас все серьзно и мы решили быть вместе, я хотел тебе рассказать о сыне и о приезде жены. Я и подумать не мог, что ты можешь что-то увидеть или узнать до нашего разговора.

– Именно потому, что я ничего не знала, мне было настолько больно и неприятно, ты же понимаешь?
– пытаюсь сдержаться, но в голосе все равно проскальзывает обида.
– Да, раньше мы обсуждали, что ты не рассказываешь мне о некоторых вещах, которые связаны с твоей работой, но это же личное, Рустам.

– Знаю, Ян. Но как и тебе на некоторые вещи мне тоже требуется время. Это, бл*дь, не такой простой разговор, чтобы легко на него решиться. К тому же, пока я ждал приезда Амилии в Россию, на меня наложились проблемы со Звергом и твоим отцом. Этот у*бок Зверг способствовал тому, чтобы твоему папаше простили все долги, и взамен потребовал помощи. Угадай, какой?