Трепет

– Зачем? – едва не вскрикнула Лава.

– Чтобы убить, – твердо проронил Литус.

– Но я слышала, что Игнис отмечен… – начала Лава, затем прижала ко рту ладонь, вытаращила глаза, выдавила со слезами: – но Кама-то при чем? А ты? Так и ты?

– Тихо, – усмехнулся Литус. – Видишь, и тебе знакомы эти легенды. Быть рядом со мной опасно. Но скоро ты увидишь Лауруса и останешься с ним. Ты готова? Смотри-ка. А ты красива, даже в простом одеянии тирсенки. Ничто из тебя не делает дурнушку. Держись рядом. Идем.

– А что будешь делать ты после того, как меня оставишь? – прошептала Лава.

– Пойду или в Орден Солнца, или в Орден Воды, – усмехнулся Литус. – Да хоть покажу одному из храмовников эту чешую. Тот, который обратится в зверя, подскажет мне дорогу к своему хозяину. Надеюсь, ты будешь в это время в спокойствии и безопасности.

– А потом? – спросила Лава.

– Потом? – нахмурился Литус, подвешивая на пояс меч Лавы и убирая в мешок ее прежнюю одежду. – Потом или умрет Пурус, или случится война, или еще что-то произойдет. Рано или поздно, думаю, что скорее рано, ты сможешь вернуться домой.

– Домой? – наполнила глаза слезами Лава. – Что ты будешь делать, когда разберешься с убийцей своей семьи?

– Не знаю, – вздохнул Литус. – Если будет война, стану биться на стороне тех, кто вызовет у меня меньше отвращения. Если не будет войны, может быть, стану угодником.

– Найди меня, – попросила Лава.

– Зачем? – не понял Литус.

– Хочу знать, что ты жив, – стиснула она губы.

…Город словно подкрался к Лаве, чтобы поразить ее собственным величием. Да, ей пришлось еще час вышагивать за Литусом по бедным слободам, она уже думала, что дойдет так до самого моря, но вдруг дома стали выше, впереди показались магические башни, затем храмы, дворцы, которыми кичились главные ремесленные и торговые цеха, небо оказалось рваным лоскутом между шпилями и зубчатыми кровлями, и привыкшая к огромным зданиям Ардууса девчонка вдруг почувствовала себя не только меньше ростом, чем в столице великого королевства, но и вовсе ребенком. Правда, перед тем как выйти на храмовую площадь, Литус провел Лаву по узкой улочке с небольшими, но аккуратными домишками и прошептал, когда они уже миновали ее:

– Не оборачивайся. Что прошло, то прошло. Но на этой улице я был счастлив целый год.

Что-то подобное он повторил, когда они проходили через торговые ряды, но Лава и не оборачивалась. Она даже не слишком смотрела по сторонам, большей частью не сводила взгляда со своего спутника, подумывая, что бы ему сказать в тот миг, когда придет пора расстаться. Разве только то, что у нее не осталось ни одного близкого человека и за последний месяц именно Литус стал им. Почти сразу же вспомнились слова матери, которые она выпалила в запальчивости во время одного из скандалов, что если бы Лава очень хотела устроить собственную судьбу, то давно бы уже раздвинула ноги перед тем, кто ей люб.

– Тебе не кажется, что глупо раздвигать ноги перед тем, кто не собирается отдавать мне сердце?! – выкрикнула она тогда.

– Дура, – прошипела в ответ ее мать. – Ноги раздвигаются не для сердца, а для другого. А уж сердце поволочется за этим другим на веревочке. Конечно, если ты не будешь чересчур глупа.

– Ты плачешь? – удивился Литус.

– Плачу? – промокнула она глаза уголком платка. – Нет. Это от ветра. Тут холодный ветер. И он пахнет рыбой.

– Это ветер с моря, – кивнул Литус. – Летом им можно задохнуться. Так же, как некоторые задыхаются от счастья. Но море всегда море. Оно не замерзает здесь даже зимой. Мы еще постоим на берегу. У Лауруса магазинчик возле западного пирса. Во всяком случае, еще год назад был там. Но сначала я должен заглянуть к одному приятелю. Давай держись рядышком, да приглядывайся и прислушивайся к собственным ощущениям. Шесть лет назад все началось со слежки за мной.

Он произнес это и как будто погрузился в свои мысли. Лава шла за Литусом по узкой улице, составленной из двухэтажных домов, первые этажи которых заполняли лавки, магазинчики, мастерские, небольшие трактирчики, каморки менял, а вторые – либо жилые комнаты, либо обиталища хозяев первых этажей, и думала, что еще час или два, и она расстанется с бастардом Эбаббара, и, может быть, расстанется навсегда. Думала о том, что моря она так и не видела, а если увидит, то оно будет холодным и зябким, как этот ветер. О том, что она со вчерашнего вечера не сунула в рот даже куска хлеба, а Литусу, поглощенному своим прежним горем, как будто вовсе не до еды, и мимо трактиров он проходит, словно вовсе их не замечает, хотя чего опасаться, ни человека на улице. Ледок, морозец, и никого вокруг.

– За мной, – прошептал он Лаве и завернул в низкую дверь, за которой оказалась каморка сапожника. Седовласый калам, зажав коленями сапог и прикусив сразу с десяток гвоздиков, деловито прибивал подошву.

– Чем могу служить редким в это время года клиентам? – расплылся старик в улыбке, выплюнув в блюдце гвозди. – Если думаете ходить по снегу, нет ничего лучше войлочных сапог из этой мастерской. А если ваш путь через зимнее море, то надо что-то покрепче. Хотя я бы не советовал в такое время года выходить в море.

– Нет, дорогой мастер, – огорчил старика Литус. – Обувь у нас в порядке, а вот здоровье хотелось подправить. Я смотрю, бумажные гирлянды на окнах твоего соседа выцвели? Раньше он каждый месяц вывешивал новые. Сам плел, сам вешал. Не подскажешь ли, где лекарь?

– Лекарь? – испуганно втянул голову в плечи старик.

– Да, лекарь. – Литус шагнул назад и задвинул засов на двери мастерской, снял с пояса меч Лавы и протянул его ей. – Аллидус. Смешной лопоухий торопыга, который к каждому бросался на помощь. Где он?

– Так открыто же у него, – пролепетал старик, сжавшись в комок, цепляя потемневшей от времени рукой кусок сапожного мела и что-то вычерчивая на обшарпанной стойке. – Вы бы зашли к нему, может быть, он забыл про гирлянду? Запил, наверное. Добряк человек, а все один да один, запьешь тут.

Лава сделала шаг вперед. На стойке неровными каламскими буквицами было выведено по-атерски: «Бегите. Аллидуса убили месяц назад. Страшные люди. Они и теперь у него. Пять воинов. И еще один в моем доме». Старик ткнул пальцем в потолок.

– Зайдем, конечно, – громко пообещал Литус. – Послушай, а ведь и в самом деле, хороши сапоги у тебя. Для женушки моей есть что подходящее? Так, чтобы нога не мерзла, чтобы по льду подошва не ехала и чтобы набойка по камням не громыхала?

– Есть, как не быть? – засуетился старик. – Только у меня все больше по мужской части, но есть хорошая работа. Из кожи да на меху. Примерите?

– А сейчас и примерим, – так же громко произнес Литус и, обернувшись к Лаве, прошелестел: – Быстро. Переодевайся Теребом. Все у тебя в мешке.

«Опять раздеваться», – влетела в голову Лавы глупая мысль, но она уже торопливо стягивала ветхий тирсенский кожух и платье и, заставив старика вытаращить глаза и забыть об испуге, тянула на исподнее порты.

– Эти? – подхватил пару обуви Литус. – А ну-ка, красавица, а ну-ка, надень-ка. Как влитые ведь? Или не так? И второй, и второй тоже.

Сапоги уже сидели на ногах Лавы, она приладила пояс с мечом на место, затягивала завязи гарнаша, а Литус медленно, чуть слышно двигался к двери, которая вела к лестнице наверх. Тишина стояла в мастерской, только старик вдруг начал икать от страха.