Третьего не дано

– Ого! Символика! Грабеж особняка на Поварской - тоже?

– Не наша работа!
– наотрез отказался Муксун.
– И райончик не наш.

– Предположим, - согласился Мишель.
– Предположим. А как удалось проехать в Москву?

Муксун даже присвистнул, до того наивным и детским показался ему этот вопрос.

– Семафоры сами открывали, в ноги никому не кланялись, - пояснил он. Раз революция требует - отойди с пути, кто несогласный. У нагана язык громкий!

– В какой партии состоите?

– В партиях не состоим, - бодро ответствовал Муксун.
– Потому как свою программочку имеем, без дураков. Мы - "немедленные социалисты"!

– А попроще?

– Изволь. Нам все немедленно - оружие, хлеб, свободу. Без всяческой задержечки. Антимонию и всякое такое разводить недосуг. Мы не какие-нибудь там "ураганы", "независимые", "авангарды" и прочая шпана.

Мы - в коммунию на всех парах! Первыми ворвемся, кровь из носу!

– Значит, в коммунию - без большевиков?

– Упаси бог!.. Ты нам контру, братишечка, не пришивай...

– Почему не сдались? Почему стреляли?

Муксун по-черепашьи вобрал голову в плечи, будто ждал, что по ней ударят.

– Не я приказывал стрелять, порази меня гром! Вот те душа наизнанку, не я!
– взмолился он.
– За действия той паскуды не отвечаю.

– Хорош!
– протянул Мишель.
– Куда как хорош!

Ничто бы так, пожалуй, не обескуражило и не встревожило Муксуна, как это восклицание Мишеля.

– Я в то самое время в подвале дрых, - с таинственной интонацией сообщил Муксун.
– Кондрашка чуть не хватила. Не от спирта - сердечный приступ...

– Все ясно, - подытожил Мишель.
– Ясно, какой ветер дует в твои паруса...

– К стенке, да?
– всхлипнул Муксун, наваливаясь на край стола, и вдруг исступленно зашептал: - А ты, браток, прихлопни это дело! Не пожалеешь... А то ведь знаешь, как оно оборачивается - сегодня ты наверху, а завтра я... Судьба играет человеком...

– Вот что, Муксун, - жестко прервал его Мишель.

Ему вспомнились слова Петерса: "Будут над тобой измываться на допросе, а ты нервы в кулак - и никаких эмоций!" - К революции ты никакого отношения не имеешь.

Абсолютно. Отвечать перед революцией - будешь! Как явная контра!

Муксун глухо застонал, будто его наотмашь ударили по лицу, силился что-то сказать, но мокрые губы дергались, не повинуясь ему. Наконец взял себя в руки.

– Имею сообщить по линии Чека...
– оправившись от страха, перешел на шепот Муксун.
– Присмотрись, комиссар, тут к одному. Собственной печенкой чую - не наш...

– О ком речь?

– Есть тут такой... Громов...

– И что?

– За версту видать: подозрительный. Все одип и один. Молчком. Забьется в угол и соображает. А что - никому неведомо.
– Муксун напряг память и вдруг выпалил: - Он же ни единой стопки не опрокинул, сколько с нами был. Чистая вражина! А сообщеньйце мое прошу не позабыть...

"Кажется, он о том, кто сидел в углу", - подумал Мишель и отправил "немедленного социалиста" на место.

Следующий арестованный, судя по всему, был из "идейных". Он вбежал порывисто, с грозным видом, будто ему предстояло стать обвинителем. Почти сразу же вслед за ним появился Калугин, примостился в углу.

– Требую немедленной свободы для себя и всех анархистов, которых вы заточили в этом каменном мешке, - гневно выкрикнул арестованный, отчаянно жестикулируя костлявыми руками.
– Самодержавие гноило нас в тюрьмах и равелинах, ваша диктатура хочет сгноить здесь.

– Здесь вы поселились сами!
– возразил Мишель.

– Я требую передать мой протест в газету "Анархия"!

– Приказала долго жить.

– Мне не до шуток!

– Какие шутки! Закрыта по распоряжению ВЧК.

– Не признаю!
– взревел анархист.

Он метался по комнате, как зверь в клетке. Вздернутая кверху клинообразная бородка победно рассекала воздух.

– Жаль, нет трибуны!
– съязвил Мишель.
– Ваша фамилия?

– Буржуазные предрассудки! Я человек, раскрепощенный от уз государственных условностей, ибо не признаю самого государства!

– А стрелять в представителей пролетарского государства - условность?!

– Мы были уверены, что нас атакуют контрреволюционеры!

– Ловко, - усмехнулся Мишель.
– Расчет на простаков. А какова ваша платформа?

– Анархизм - бог, которому я поклоняюсь. Личная свобода дороже личного благосостояния.

– Ну и фокусник!
– воскликнул Мишель.
– Чужие мысли за свои выдаете. Цитатками жонглируете!

Анархист, словно споткнувшись обо что-то невидимое, остановился, заморгал мохнатыми, как у колдуна, ресницами.

– Не прерывайте меня! Не стесняйте мою личность!

Не сковывайте мою душу!
– потребовал он.
– Я так хочу. Понимаете - я!

– Понимаю, - кивнул Мишель.
– Свобода для себя, рабство для других.

– Мальчишка!
– вспылил анархист.
– Мальчишка, бесстыдно извращающий анархизм!

– Кингстоны, папаша, - не выдержал Калугин.
– Кингстоны забыл закрыть!
– Бывший моряк-балтиец, он уснащал свою речь морскими словечками. Комиссар ВЧК перед тобой!

Анархист даже не обернулся в его сторону.

– Моя платформа. Предельно сжато.

– Послушаем, - Мишель подмигнул Калугину.

– Во всех социальных вопросах, - патетически начал анархист, - главный фактор - хотят ли того люди. Хочу ли того я. Скорость человеческих эволюции зависит от интеграла единичных воль...

Калугин многозначительно покрутил пальцем у своего виска.

– Выходит, социалистическая революция могла произойти и в эпоху средневековья?
– с иронией спросил Мишель.

– Что?
– вскинулся анархист.

– И при Людовике XI?
– невозмутимо продолжал Мишель.
– Достаточно было появиться кому-то, кто сплотил бы массы?

– Не ловите меня своей диалектикой, не поймаюсь, - проворчал анархист.

Несмотря на то что этот неряшливый, помятый человек не мог не раздражать и своей внешностью, и вздорностью, и совершенным неумением выслушать собеседника, было в нем нечто такое, что вызывало не злобу, а жалость, как к ребенку, который лишь из упрямства не хочет признавать ошибочными свои поступки и слова.