Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
Шрифт:
Идея человечества из проекта неосуществимого и двигавшего человека его неосуществимостью превратилась во что? Эта идея иссякла? Или она исчерпала свой ресурс неосуществимости, подобно Второму Пришествию? Нет, она дискредитирована осуществимостью — которая, перестав совпадать с утопией человечества, стала извращением его, оборотнем.
— Бердяев предупреждал об опасной простоте осуществления утопий в ХХ веке.
— Да, он вел к антиутопии, но после Сталина и этого мало. Что нужно исследовать? Я сказал, что человеку грозит утрата некоторых
Несбывшееся человечество мнимо осуществилось глобализацией. Проект человечества сделался невозможным в его функции условия воспроизведения вида — зато в формах глобально осуществленного стал вероятным фактором самоуничтожения. Эта точка мне важна.
— Итак, история исчерпана, а породившее ее христианство живет?
— Классическое христианство удержалось тем, что успело отстраниться от прямого участия в истории, а коммунизм не успел. Ситуация холодной войны это для него вообще исключила. Произошел вторичный прорыв, принципиально несводимый к предпосылкам. Из сферы, где царила холодная война, в абсурднейшей перспективе панубийства человека и высших форм жизни вообще, идет прорыв к жизнедеятельности человека, где основным ресурсом будет уже не Земля, а сам человек.
221. Новая смертность рода Homo sapiens. Задача переоткрытия жизни
— В ХХ веке человек возвращается к тому соотношению с Вселенной, которое было сугубо небезразлично его архаическому предку. Он заново ощутил себя смертным родовым существом. Это ощущение вводит его соотнесенность с Вселенной в отношение к текущей истории. Человека озадачивает судьба Вселенной, в пределах которой он стал одинокой фигурой.
Это заново стало мерилом. А в XIX веке кому было дело, тысячу или миллиард лет просуществует Солнечная система? Нынешний человек неосознанно ввел поправку на смерть в отношение к сущему и к своему месту в мироздании.
От Сократова переворота человек возвращается к досократовскому времени. Он ставит под сомнение высоконравственный императив определяемости человека через человечность. Нацистская душегубка и Колыма делают невозможным утверждать, что человек есть мера всех вещей, — в лагере и без Сократа все на этом построено.
Поскольку речь идет о Гитлере и о Сталине, с этими двумя персонажами человеческая жизнь оказалась развернута к смерти. Здесь виден масштаб задачи переоткрыть жизнь. Которая еще должна найти свой язык, свой ход к повседневности.
222. Светлый ужас конца века
— ХХ век для меня я бы назвал — светлый ужас. Ужас остается ужасом, сохраняя внутренне просветляющую сторону, не приписываемую ни к чему. Катарсис века — это доведенная до прозрачной остроты потребность быть с кем-то. Быть вдвоем в этом веке означает уже быть со всеми на Земле. Этот катарсис предъявлен самыми страшными местами планеты: Варшавским гетто, Треблинкой, Колымой! Мне могут возразить, это вопрос психологии или экзистенции, — нет, здесь существеннейшее, не до конца уясненное нами отношение к истории. Когда мы говорим: ничего не делать в обход человека, это значит — не мешать ему быть где-то с кем-то. Вся человеческая жизнь может быть направлена только на это. Но до того она должна
стать невероятно богатой внутри себя и научиться совмещать человеческие врозь и вместе.Последний разговор в феврале 1995-го
— Не будучи профессионалом, я много занимался первобытностью. Все существующие исследования не объясняли, что случилось с нашим предком. Ведь что-то случилось. Не простое изменение, не эволюционный переход «от» — «к». Нечто такое, чем он, обособившийся от всего живого, поставил себя в особые отношения к смерти и к жизни. С Homo что-то произошло.
Второй раз что-то случилось с ним при Иисусе. Распри маленького народа в рамках Империи Рима дали нечто, откуда вышла цивилизация с запросом на весь Мир. И опять что-то произошло с человеком. Сейчас мы снова накануне — с человеком опять что-то происходит. Это невыразимо словами, которые мы используем. Критика употребляемых нами слов — способ это понять.
Ельцин — фольклорный лидер, который равно случаен и необходим, равно невыносим и неустраним, — что он такое? Как он стал ваятелем, по отношению к которому мы — глина, из которой он лепит себе людей? Вот каким языком надо теперь говорить и в соответствии с этим действовать. А мы мямлим, те ли средства Ельцин употребляет, не те ли.
Мы приняли замечательное наследие! Тончайшее, умнейшее, провидческое наследие Мандельштама, Платонова, Булгакова. И что мы из этого наследия извлекли в интеллигентной среде — что большевики сволочи? Да о том ли вообще идет речь?
Чечня оказалась способна выбить из нас какой-то антропологический отзвук. Не политический, не нравственный, не правозащитный. Мать, которая вырывает ребенка у армии, — это антропология, первичный космос человеческой жизни. Можно сказать — что у вас за власть слабая! Ну, слабая она или нет, еще неизвестно. Норвежцы запустили пустяковую метеорологическую ракету, и наши ракетчики побежали к пусковым кнопкам. А почему? Задним числом Ельцин изобразил все так, будто он на страже и в случае чего кнопку нажмет. Да нет же, это офицеры, боясь немилости начальства, на всякий случай дали боевой сигнал — и включились, заработали системы панубийства.
Итак, с одной стороны, в Кремле бессильны перед солдатской матерью, с другой — по-прежнему готовы спалить планету. И не одно либо другое, а то и другое вместе!
Что-то грандиозное, изначальный российский хаос. Первичность возникновения человека. Опознавший себя в лучшем и в худшем, он никак не разберет того, что опознал. Как разместить факты в его двойном состоянии? Какие у него есть слова для различения этих фактов? Все наше существование приобрело мистический характер.
Смотрел на нашего президента, как он разговаривает с американской журналисткой: «А я в рай не попаду», она — «Почему?» — «Грехи». — «Какие же у вас грехи?» Он ей: «Исповедовать меня вы не можете, может только священник». «Ну а если бы, — спрашивает она, — вы все-таки попали в рай? Как вы себе его представляете?» — «Рай — это когда у каждого свой дом, а кругом живут друзья». И тут же: «Мне альтернативы нет». Замечательно! Это проливает свет на то, почему у нас нет ему альтернативы, — потому что только его устами может говорить то, что эти газеты высказать не способны. Вот отчего я называю Ельцина фольклорным лидером.