Третий бастион

Или там у него внутри – тишина. И ему остаётся лишь протирать пыль с этих дурацких статуэток.

Может, у него внутренние искания? Он ищет последний смысл? А?! Каково!

Нет, нет, он просто коллекционер. Он любит свои идиотские статуэтки. Какая дрянь. Пошлость, ей-богу.

А может быть, так и правильно: нужен человеку тихий тёплый омут, чтоб пережить эту жизнь? Тихий омут вдали от мудаков в дорогих пиджаках, любителей сбросить бомбу на спящий город и распылить в небе над сёлами напалм.

И почему я требую от него жертв? Зачем посылаю под пули? Зачем толкаю в огонь? Разве немало и здесь бед и разочарований, друг мой?

Я говорил сам с собой и разбудил своим бормотанием Сеню. Он выругался и снова захрапел.

И пока я писал это письмо, то сначала разочаровался в Андрее, а после снова зауважал его. И наконец, снова разочаровался, но уже не так глубоко, а даже с примирением.

«Вы, Луций, ответили бы мне что-нибудь, будь вы рядом», – закончив этой фразой свой плач, я поставил точку и завалился спать.

***

Следующим утром, сонные и вялые, мы поехали к Диме.

Сильный ветер гнал по небу рваные тучи. Изредка выглядывало солнце. Блестел мокрый асфальт.

Мы ехали на автобусе через мост, и Сеня снова рассуждал:

– Сделаем скидку сегодня. Всем. В честь удачного рейда.

– Сень, мы ещё ни черта не заработали.

– Пойми, мой юный друг, ты – как завоеватель. Либо ты захватываешь земли – и, конечно, не без потерь. Либо ты снимаешь налоги с захваченных земель и туго набиваешь мешок. Сейчас мы – захватчики.

Когда мы подходили к Диминому дому, то увидели на асфальте чёрный след от колёс. Он извивался и вёл во двор. За углом дома стояла разбитая Димина машина: она врезалась боком в дерево и взрыла колёсами землю. Капот у неё изогнулся пузырём, будто мотор под ним взорвался. Одну дверь разбило всмятку. Стёкла в дверях потрескались.

Мы молча поднялись на лифте. Сеня хмуро глядел себе под ноги. У меня тяжело колотилось сердце, и меня даже подташнивало, и я клял себя за то, что я такой слабак.

Дверь в квартиру была открыта. Вчера здесь прошла попойка, и кругом мы увидели разгром, словно после оргии. Лужи вина и рассыпанный попкорн на полу. В коридоре валялся стул с погнутой ножкой. Пахло сигаретным дымом и травой. Издалека доносился джаз: играл грустный тромбон.

В коридор выполз Кеннеди. Он завернулся в белую простынь, как в тогу. Она волочилась по полу, напитываясь из луж красным вином. В руке он держал стакан с пивом. Пьяный и заплаканный, Кеннеди совсем не походил на себя.

– Вы видали! А? Как Димка зверски въехал в дерево! – сказал он.

Мы разыскивали Диму, заглядывая в каждую комнату, а Кеннеди плёлся за нами, путаясь в простыне и причитая:

– Я так напугался, так напугался! Пацаны, вы бы знали! Я ходил с ними в больницу.

Он с подобострастием зашептал, схватив меня за плечо:

– Батя его приехал, запретил машину убирать. Сказал – пусть ржавеет. И уехал. Вот это мужик!

И вдруг Кеннеди завыл на весь дом:

– Будет Димке урок, как машину бить!

Мы заглянули в зал, где всегда проходили попойки. Биатлонист в расстёгнутой рубашке спал на диване, запрокинув голову и открыв рот. Парень с чёлкой и красным платком на шее и пухлый блондин в очках слушали джаз. В знак приветствия они кивнули нам, и пухлый блондин приложил палец к губам, чтоб мы не шумели.

Кеннеди вопил:

– Но летели хорошо! На спор, говорит. Хотите на спор, говорит, расшибу вас всех к хренам собачьим! И расшиб!

Мы вошли в Димину комнату. Дима курил, присев на подоконник. Его левое плечо было замотано бинтом, и на лбу у него был прилеплен белый пластырь.

Обычная тяжёлая дикая скука исчезла из его взгляда. Теперь его глаза смотрели со спокойной усталостью, словно он завершил важнейшее дело.

Он обратился к Арсению, так же лениво растягивая слова:

– Чего пялишься на меня? В больнице твоя дура. Ни хера ей не стало. А так старался.

Сморщившись – движения причиняли ему боль – Дима поднёс сигарету ко рту.

– Димка, Димка! Ты чего? – залопотал Кеннеди.

Поправляя на плечах простыню, он поплёлся к Диме. Он прошептал, обращаясь к нам и заикаясь от пива:

– Это шутки у него, шутки такие.

– У меня не получилось, понимаете, вы, придурки, – растягивая слова, заговорил Дима. – Не получилось. А так разогнался. Ещё этот дебил за руль хватал, совсем обоссался, тупой идиот, – он кивнул в сторону Кеннеди.

– Димка, Димка, ты ж мой лучший дружбан! Я же просто маленько испугался за тебя и за всех! – обиженным голосом произнёс Кеннеди.

– Я старался, но не вышло. Орали все, как идиоты в дурке. Надо было с моста, – сказал Дима.

Он выкинул сигарету в окно и подошёл к столу. Взял бутылку с вискарём и налил себе. Кеннеди подскочил к нему и с хихиканьем подставил свой стакан с пивом.

И в тот самый миг дух жаркого лета вселился в моего друга. Арсений подскочил к Диме, размахнулся и оборвал движение, как будто решил, что бить израненного нельзя, но после размахнулся снова и ударил его в лицо. Кулак его описал широкую дугу – Дима чуть не упал, он ухватился за стол. Сеня врезал ему ещё несколько раз. Дима сполз на пол, держась за стол и не издавая ни звука.

Сеня принялся громить комнату. Кеннеди попытался его остановить, но запутался в тоге, грохнулся плашмя на пол и захныкал. Сеня сорвал полку с книгами на пол. Вышвырнул стул из комнаты. Разбил о стену настольную лампу.

Сеня бросился в коридор. Я пошёл за ним. В прихожей мой друг остановился и ударил ногой зеркало. Тяжёлые осколки посыпались на пол. Какое-то мгновение я ещё видел нас двоих, сложенных на части, и в следующий миг изображение с противным песочным хрустом треснуло и осыпалось на грязный пол.

Я с любопытством, отстранением и спокойствием наблюдал за происходящим. Мне было отчасти стыдно за этот исследовательский интерес. Но в то же время я понимал, что вмешиваться смысла нет. Всё сделано. Всё разрушено. Пусть всё идёт своим чередом. Дух этого лета вырвался на волю. Он хватался за нож. Разбил машину. Покушался на людей. Разгромил квартиру. Раскрошил зеркало. Теперь он сыт.