Третий глаз Шивы

Да, Марк Модестович не держал в руках неотложных, требующих подписи отношений в «Академснаб» и «Главизотоп», но зато у него в кармане лежал огненный общегражданский паспорт с посольской визой, билет Аэрофлота на рейс «SU-169» Москва – Амстердам и скромный чек, который можно было учесть в одном из самых солидных банков.

Только что раздираемый противоречивыми комплексами неполноценности и гордыни, но обогретый милостивым отношением всемогущей Марьи, Сударевский совершенно преобразился. В тамбур, ведущий в директорский кабинет, он вступил с победоносной улыбкой человека, которому все удается.

– Разрешите, Фома Андреевич? – интимным тоном осведомился он и без промедления ступил на ковровую дорожку. – Я только на одну минуточку. Пришел за последними указаниями.

– Отбываете, значит? – Вопреки ожиданиям, директор особой приветливости не выказал. – Так-так…

– Хотелось бы выслушать напутствия. – Марк Модестович смущенно потер руки и покосился на стул.

– Вы у нас человек самостоятельный. – Фома Андреевич не вышел из-за стола поздороваться и не спешил предложить место. – Даже не знаю, как с вами и быть…

– Что-нибудь случилось?! – внутренне так и обмер Сударевский.

– Вам лучше знать, Марк… э-э… Модестович. – Директор сделал вид, что заинтересовался вдруг лежащей перед ним на стекле сапфировой призмой.

– Удивлен, что вас интересуют еще мои советы. Н-да, весьма удивлен.

– Ничего не понимаю! – Сударевский не слышал, как неузнаваемо вдруг изменился его голос. – Фома Андреевич, ради бога…

– Любите вы, голубчик, сюрпризы подносить, ничего не скажешь. И ведь когда, главное? Под самый занавес!

– Да в чем дело, Фома Андреевич? – взмолился Сударевский. – Это по поводу командировки?

– На загранпоездке жизнь не кончается. А вы, как я погляжу, только сегодняшним днем и живете. Будущее вас не особенно волнует.

– Что вы, Фома Андреевич! – Сударевский облегченно перевел дух. – Как можно?

– Лишь бы сейчас кусок урвать, а там хоть трава не расти, – буркнул директор и отвернулся. – Умнее всех быть хотите?

– Почему? – Сударевский, как набедокуривший школьник, захлопал глазами. Он вновь отчаянно взволновался и уже не отдавал себе отчета в том, что говорит. – Я не знаю, что вам наговорили про меня, Фома Андреевич, но поверьте… – Он смешался и потерял нить разговора.

– Ну-ну, – подбодрил его Фома Андреевич, – продолжайте… А то только рот разеваете, словно рыба какая, и молчите. Я бы на вашем месте себя иначе вел. Н-да… Что вы там опять затеваете с этим горе-открытием?

– Я? – изумился Марк Модестович. – Понятия не имею! – Он даже порозовел то ли от радости, что туманные угрозы обернулись таким, в сущности, пустяком, то ли от благородного негодования. – Клянусь вам!

– Значит, вы единственный, кто не в курсе. – По тому, как Фома Андреевич нетерпеливо дернул плечом, Сударевский понял, насколько тот раздосадован.

– Я здесь абсолютно ни при чем! – поспешил он заверить директора.

– А кто? – Фома Андреевич брезгливо поежился. – Может быть, ваш соавтор? По всем секциям звон идет, а он, видите ли, не в курсе. Все утро только вами и занимаюсь.

– Мной? – вновь переспросил Сударевский, но, прежде чем успел сообразить, что это глупо и неуместно, вспомнил про взволнованную Дузе, с которой только что повстречался в приемной. – Боюсь, что вышло недоразумение, Фома Андреевич, – с достоинством закончил он и решительно сел на ближайший стул. – Или меня просто-напросто оклеветали. Такие любители всегда найдутся.

– Клевете не поверю. – Фома Андреевич для пущей убедительности постучал кристаллом по стеклу. – И вообще наушников не терплю!

– Я знаю, – подтвердил Сударевский, хотя и был уверен в обратном.

– Но чудес на свете не бывает… Как вы попали к Берендеру?

– Кто это? – Марк Модестович сделал вид, будто силится припомнить. – Ах, этот! Академик?

– Он самый. – Фома Андреевич неприязненно пожевал губами. – Такой же универсал, как ваш покойный покровитель. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Говорят, он даже стишата кропает… Да притом еще по-французски! Тоже мне Леонардо да Винчи!

– Я с ним не знаком, – отчеканил Сударевский.

– Факты свидетельствуют иное. – Фома Андреевич бросил кристалл в кокосовую чашку.

– Какие факты, Фома Андреевич? – с печальным смирением осведомился Марк Модестович.

– Я бы еще мог усомниться в правильности сигналов, если бы мне буквально пять минут назад не позвонил Леокакаян. – Директор выжидательно примолк.

– Не улавливаю связи. – Сударевский уже полностью владел собой.

Основная причина тревоги явно отпала: зарубежному вояжу ничто не препятствовало. Последствия же неприятного объяснения с Фомой Андреевичем волновали его меньше всего. Разговор, однако, следовало, по возможности, закончить к обоюдному удовлетворению.

– Что общего может быть у меня с этим мерзейшим интриганом?

– Как? – Фома Андреевич озадаченно поднял брови и даже ладонь к уху приставил, словно хотел получше расслышать. – Эка вы его! – Он усмехнулся и удовлетворенно кивнул. – Интриган там он или нет, неважно. Главное, что все в один голос твердят, будто Берендер встал на вашу защиту. Вы что, работу ему показывали?

– Никогда в жизни!

– Откуда же он прознал?

– Ума не приложу. – Сударевский развел руками. – А это верно?

– Похоже на то. – Фома Андреевич заметно оттаял. – Но вы ему ничего не посылали?

– Абсолютно.

– Странно. – Директор задумался. – Кто же ему тогда напел?

– А что вообще случилось, Фома Андреевич?

– Значит, вы на самом деле ничего не знаете?

– Да откуда мне знать? Я только то и делал, что занимался подготовкой к конгрессу! Куча же дел, Фома Андреевич! А тут еще милиционер этот… Ну, вы знаете, который Ковским занимался… Покоя не дает. Все чего-то ищет, вынюхивает…

– Дело в том, что Берендер поднял шум. Он повсюду превозносит вашу работу и требует, чтобы ее передали химикам. Надеюсь, вы понимаете, какой может получиться скандал? Не хватает нам восстановить против себя еще одно отделение!

– Я к этому совершенно непричастен. Берендеру своей работы не давал и не просил его вмешиваться. Могу подтвердить это когда и где угодно, хоть устно, хоть письменно.

– Я бы посоветовал вам написать в комитет письмо. – Фома Андреевич сменил гнев на милость. – Это бы окончательно положило конец всяческим кривотолкам. Я уж не говорю о том, что избавило бы нас от непрошеных благодетелей.