Третья половина жизни

После очередной ссоры с женой Леонтьев ушёл из дома, жил на съемных квартирах или на дачах приятелей. Долго так продолжаться не могло, Леонтьев понимал, что нужно что-то решать, если он не хочет, чтобы его затянула богемная жизнь с бесконечными пьянками и такой же бесконечной болтовнёй, как она затянула многих его сверстников, подававших надежды.

Норильск появился случайно. Когда-то он два раза был там в командировках, обзавёлся знакомыми, встречался с ними, когда они бывали в Москве. Один из них, корреспондент местной газеты «Заполярная правда», рассказал, что в Норильской экспедиции хотят организовать отдел по связям с прессой и подыскивают человека на эту должность.

Последнюю ночь перед отлётом в Норильск Леонтьев провёл в Загорянке на даче фотокорреспондента «Смены» Алика Лехмуса, с которым часто ездил в командировки. Дача досталась ему в наследство от отца, домишко из двух комнат с печкой на небольшом участке с яблонями. Алик был женат, в Москве у него была квартира, но по склонности к выпивке и природной любвеобильности его семейная жизнь шла с перебоями. Когда наступал очередной кризис в его отношениях с женой, он уезжал в Загорянку. Туда же съезжались неприкаянные приятели с бутылками, подругами и подругами подруг, по большей частью студентками московского пединститута.

В ту ночь на даче были только Леонтьев и Лехмус. Алик с сочувствием посмотрел на приятеля, сидевшего у открытой печки, поинтересовался:

– Что, плохо?

– Бывало и хуже, – отозвался Леонтьев.

– Сейчас поправим, – пообещал Лехмус и вышел в морозную ночь, прихватив лопату. Возле одной из яблонь раскидал снег и начал копать.

Леонтьев знал, что он ищет. Такая у него была привычка: когда кто-то получал гонорар, он забирал часть денег, пока их не пропили, и на них покупал супы в пакетах и выпивку. Супы съедали, а бутылки он прятал в саду под яблонями на чёрный день. Леонтьева всегда удивляло, как он запоминает место, где закопал выпивку. Но Лехмус никогда не ошибался. Так и теперь он извлёк из-под яблони чекушку водки, бережно стёр с неё землю и разлил по гранёным стаканам.

– Давай, Валера. За тебя, чтобы ты там не пропал.

– Спасибо, Алик. Постараюсь не пропасть.

Утром Леонтьев улетел в Норильск.

III

Лютым январским днём с морозом под сорок и лёгким ветром, насквозь пронизывающим московский ратин, Леонтьев явился в НКГРЭ доложиться руководству, что прибыл и готов приступить к работе. В фойе, обдавшем его сухим теплом калориферов, наткнулся на заместителя начальника по хозяйственной части. Он только глянул на него и распорядился:

– Пошли!

В просторной каптерке, заставленной ящиками с консервами, извлек откуда-то овчинный тулуп, крытый черной брезентовкой, с воротником из цигейки.

– Примерь.

Тулуп тяжело лег на плечи, овчина обволокла тело уютным теплом. К тулупу прибавились меховые ботинки за шестнадцать рублей, в каких ходила половина Норильска.

– Вот, теперь хоть на человека похож, – удовлетворенно кивнул завхоз. А на вопрос Леонтьева, сколько с него, лишь отмахнулся: – С получки заплатишь.

Ах, как не хотелось ему раздеваться в приемной начальника НКГРЭ, как не хотелось! Так бы и жил в этом тулупе!

В кабинете шло совещание. Кроме начальника экспедиции Шубина, сухощавого человека лет шестидесяти, вида совсем не геологического, а скорее канцелярского, было еще человек шесть. С главным геологом и начальником новой гидрогеохимический партии Щукиным Леонтьев был знаком, остальных видел впервые. Народ молодой, крепкий, в толстых свитерах крупной вязки, все с бородами. Свитера и бороды делали их похожими на Хемингуэя, портреты которого в те годы висели едва ли не во всех квартирах. Сбоку от начальственного стола примостилась секретарша с большим блокнотом.

Увидев Леонтьева в дверях, Шубин кивнул:

– Посидите, скоро закончим. Так как же, – продолжил он совещание. – «Уважаемый Николай Поликарпович»? Или «многоуважаемый»?

– Можно «глубокоуважемый», – подсказал главный геолог.

Шубин поморщился:

– Слишком официально.

– А если «дорогой»? – подал реплику один из Хемингуэев.

– Фамильярно. Ладно, пока оставим «многоуважаемый». Пиши, – кинул Шубин секретарше. – «Многоуважаемый Николай Поликарпович! Коллектив Норильской комплексной геологоразведочной экспедиции горячо… нет, лучше сердечно… поздравляет вас с шестидесятилетием и желает…» Ты почему не пишешь?

– Я уже три раза это писала, – огрызнулась секретарша. – «И желает крепкого здоровья, больших трудовых успехов и счастья в личной жизни». Прочитать еще?

– Ну, прочитай.

– «Уважаемый Николай Поликарпович! Горячо поздравляя вас с шестидесятилетним юбилеем, коллектив НКГРЭ желает вам несокрушимого здоровья, новых творческих успехов…»

– «И счастья в личной жизни»? – с безнадежным выражением лица предположил Шубин.

– Нет, – возразила секретарша. – «И большого счастья в личной жизни». Есть еще два варианта, но они такие же. Прочитать?

– Не нужно.

– А если не крепкого здоровья, а богатырского? – неуверенно предложил главный геолог.

– Хрен редьки не слаще, – отмахнулся начальник.

– Можно не «счастья в личной жизни», а «новых радостей в личной жизни», – подсказал тот же Хемингуэй.

– Что ты несешь? – почему-то разозлился его собрат по свитеру и бороде. – Шестьдесят, он же старик! Какие могут быть у него новые радости в личной жизни?

– Ну, не знаю. Любовницу завести. Да мало ли!

– Любовниц он заводит без наших пожеланий, – прервал перепалку Шубин. – А что такое старость, я вам скажу. Это когда удовольствие превращается в обязанность. – Он немного помолчал и закончил: – Зато обязанность в удовольствие. Это утешает.

– Кто такой Николай Поликарпович? – вполголоса спросил Леонтьев у ближнего Хэма.

– Заместитель министра геологии.

– И у него юбилей?

– Ну! Второй час сидим, не можем сочинить адрес. Коротенький получается, а нужно хотя бы на полстраницы.

– Плохи наши дела, – констатировал Шубин. – Ходим, как коза на веревке. Небось, отчеты катаете на сто страниц, а тут текст на полстранички выдать не можете!

– Так то отчеты, – возразил главный геолог. – Там все по делу. А тут…

– А тут не по делу? – перебил Шубин. – Это дело поважнее отчетов! Ты вот представь: на юбилее все будут зачитывать адреса. Нормальные, с чувством. А от нас – три слова? Что он про нас подумает? Я скажу что: мудаки там в Норильске, адреса сочинить не могли. Или не захотели мозгами пошевелить?

Неожиданно Шубин замолчал и стал внимательно смотреть на Леонтьева. На его канцелярском лице сначала отразилась напряженная умственная работа, а затем оно посветлело, будто ему сообщили чрезвычайно радостное известие.