Третья пуля

– Никогда не забуду твоей доброты, – сказал я и поделился с ним секретом, который ни за что не раскрою в этом повествовании.

Как я уже говорил, мне это не составило особого труда. В те времена основным средством обеспечения неприкосновенности документов служил замок из оловянного сплава за двадцать два цента. Никаких компьютеров, никаких магнитных карт, никаких камер слежения – ничего, что напоминало бы клише из шпионских фильмов и создавало атмосферу агрессивности и секретности. Внешне это было обычное офисное здание, которое могло бы стать пристанищем для страховой компании, издательства или транспортного агентства. Мы не имели даже электрических пишущих машинок, не то что компьютеров. Все наши документы писались на бумаге, которая служила горючим «холодной войны».

Уин, являясь старшим сотрудником, имел собственное небольшое помещение, отделенное от остального пространства офиса тремя перегородками, что еще более облегчало мою и без того несложную задачу. В офисе оставались лишь несколько сотрудников, и моя хорошо знакомая им фигура не привлекала их особого внимания. Я открыл ящик стола, нашел свою папку, вынул ее, затем подобрал ключ к другому ящику и нашел в нем то, что мне нужно. На папке поверх заголовка «Принятые по телефону копии/Мехико, советское посольство» и регистрационного номера RP/K-4556—113M стоял гриф «Совершенно секретно/только для ознакомления». Я взял документ, закрыл ящики стола, вернулся к своему столу и положил его в портфель, чтобы ознакомиться с ним дома. Но перед этим, будучи не в силах преодолеть искушение, взглянул на него, чтобы увидеть имя, которому было суждено в скором времени войти в историю. Так я узнал его: Ли Харви Освальд.

Знакомство с ним в тот вечер, после того, как мы с Пегги поужинали, уложили мальчиков спать и она удалилась в спальню, а я отправился в кабинет, произвело на меня отталкивающее впечатление. Я прочитал копию бесед с ним, записанных 27 и 28 сентября 1963 года в советском посольстве в Мехико, в комнате 305Г, в 11.30 в первый день и в 13.15 во второй.

КГБ: Зачем вам виза?

ЛХО: Ну как же, сэр, я отвергаю капитализм и хочу жить со своей семьей в обществе, которое следует учению Маркса и поддерживает борьбу рабочего класса.

КГБ: Вы ведь прожили у нас два с половиной года, и, судя по всему, в какой-то момент вам наскучили и учение Маркса, и борьба рабочего класса.

ЛХО: Сэр, в том, что я уехал, не моя вина. Меня вынудили к этому завистливые люди, которые ненавидели меня за мой ум, за то, что я женился на красивой женщине, за тот героический дух, который они ощущали во мне, – как ненавидели Ленина и Сталина их ничтожные соперники!

Я сразу понял, что в этом человеке вызывает у меня презрение. Он был высокомерен, что в сочетании с откровенной глупостью делало его особенно отвратительным. Будучи вспыльчивым и агрессивным, он в то же время всегда был готов к отступлению. Изучение особенностей этой жалкой, ничтожной личности, раскрывающихся в процессе его бесед с Борисом и Игорем (по традиции, в ЦРУ всех сотрудников КГБ, даже если их имена известны, как в данном случае, называли Борис и Игорь), было весьма малоприятным занятием. Он напирал на одного, пока не чувствовал сопротивления, после чего переключался на другого. Однако все напрасно. Они не стали играть с ним в Матта и Джеффа [34] , а сыграли лишь в Матта и Матта.

34

Герои американских газетных комиксов, пара шутов (один маленький и толстый, другой – длинный и тонкий), созданных в 1907 году художником Б. Фишером.

Еще даже не ознакомившись с материалами ЦРУ или ФБР о нем, я пришел к выводу, что Освальд является образцовым неудачником, не справившимся ни с одним порученным ему делом, вызывавшим неудовольствие у всех своих работодателей, предавшим всех своих друзей. У него ничего за душой, кроме бравады и бахвальства. Он хвастун, и я сразу понял, что все заявления о его достижениях являются ложью, каковыми они и оказались в действительности. Имелись у него и другие недостатки: рассеянность, чрезмерная обидчивость, весьма средний ай-кью, неуравновешенность, завистливость, нетерпимость ко всем, кто в чем-то превосходил его. Он был одновременно задирой и трусом, лжецом и самозванцем, напрочь лишенным обаяния или привлекательности, искренне верившим в достижимость самых безумных целей. Для меня это была настоящая находка.

Освальд объяснил сотрудникам КГБ, что хотел уехать на Кубу, но там благоразумно отказались принять его. Они сказали, что, если он сможет получить визу у своих старых друзей, русских, ему будет позволено на основании этого документа посетить остров и задержаться там на определенное время. И вот он явился, вверив себя судьбе, в надежде достигнуть величия и занять подобающее масштабам его личности место в истории.

Разговор был довольно жестким, особенно на второй день. По всей видимости, после первой встречи с Освальдом Борис и Игорь связались с Москвой, выяснили не очень впечатляющие подробности его проживания в Минске в течение двух с половиной лет, познакомились с нелестными отзывами о нем «завистливых людей» и сделали соответствующие выводы.

Красным хорошо известна эта странность американской системы. Она воспитывает людей, способных сдвигать горы, создавать отрасли промышленности, выигрывать глобальные войны, преодолевать скорость звука, сбивать «МиГи» в Корее в пропорции шесть к одному. Однако среди них неизбежно встречаются амбициозные мечтатели, ни на что не способные в жизни. Которые, вместо того чтобы бороться с собственными недостатками, обвиняют в своих неудачах некую аморфную структуру, называемую «системой», и ищут ее противоположность, которая, по их мнению, даст им возможность реализоваться. Они воображают себя секретными агентами, призванными уничтожить «систему», и надеются получить за это вознаграждение от противников.

Эти отщепенцы знакомы с историей весьма поверхностно и не знают, что делает в первую очередь тоталитарное социалистическое государство, утвердив свою власть. Оно собирает всех секретных агентов, усердно работавших на его благо, свозит их в подвалы Лубянки, где каждому из них среди ночи всаживают пулю в затылок. Красные терпеть не могут предателей, даже тех, которые служат их делу. Вспомните поумистов, членов одной из левых организаций, участвовавших в гражданской войне в Испании на стороне Республики. Их поставили к стенке в Барселоне свои же товарищи по борьбе.

Освальд, разумеется, ничего этого не знал. Он твердо решил стать предателем, хотя не мог предложить ничего ценного своим новым друзьям. Ему было невдомек, что предательство – это соглашение между двумя сторонами. Его первая попытка с треском провалилась. Маленький мерзавец. Как же я ненавидел его в ту ночь, сидя в кабинете своего дома в Джорджтауне, слушая звуки полночной игры в крикет и время от времени прикладываясь к бутылке водки!

И тут дело дошло до самого важного их разговора, состоявшегося на третий день поздно вечером, после того, как Освальд получил окончательный отрицательный ответ, и до того, как сотрудник КГБ позвал своих людей, чтобы те силой вывели его из здания посольства.

Я пришел к выводу, что ни Бориса, ни Игоря в кабинете не было, а этот новый тип – назовем его Иваном – занимал более высокое положение в иерархии КГБ. Он казался более умным и не таким неловким в общении с американским придурком. «Мистер Освальд, – говорил Иван, – мы пришли к заключению, что, оказавшись в Советском Союзе во второй раз, вы не будете счастливее, чем тогда, когда жили там в первый раз. Лично я считаю, что вы принесете делу революции больше пользы, оставаясь на родине и занимаясь упоминавшейся вами деятельностью – распространяя листовки Комитета за Честную Игру с Кубой и убеждая американских граждан в преимуществах нашей системы по сравнению с вашей».

ЛХО: Сэр, вам известно, с кем вы разговариваете? Я не какой-нибудь глупый памфлетист, а солдат революции. Я человек действия.

Иван: Мистер Освальд, пожалуйста, успокойтесь. Нам не нужны скандалы.

ЛХО (плача): Вы только послушайте меня. 11 апреля я стрелял в генерала Уокера, фашиста, рвущегося к власти, врага левых, социализма, Кубы, СССР. Было темно, я прицелился в него из своей глаза-галстука (?) «манлихер-каркано» шесть-пять. Он был у меня в прицеле. Я просто не видел оконную раму, из-за которой отклонилась пуля. Меня могли посадить в тюрьму или на электрический стул… Я рисковал жизнью…