Третья Твердь
Шрифт:
Век с каждым годом становится злей,
Я с каждым годом все нищий да нищий.
Кто мы сегодня? Одни и одни…
Где наши женщины, рифмы, попойки?
В бешеной скачке, растрескались дни,
Словно копыта коня перестройки
Кони хромают, жокеи пьяны
Или с похмелья лежат в одночасье..,
Но мы по-прежнему в жизнь влюблены,
Значит еще есть надежда на счастье!
РАЗГОВОР С АЛЬТЕР ЭГО
Вот пройдут февральские
Холода,
Не
Никуда,
Городской звереныш,
Калека, фат.
Не держи – уронишь,
Не сдюжишь, брат.
Сигаретку вынь-ка
Да угости,
А гитара тренькала
Глупости,
А ты верил ей,
Словно матери.
Бросил настежь дверь —
Все потратили.
Все потратили, где же
Слава нам?
Снег в степи лежит
Пухлым саваном.
Десять лет – потешки,
Да с хвостиком.
Не зайдешь ли, смертишка,
В гости к нам?
Замолчи-ка, рвань,
А то в ухо дам!
Баянист, сваргань
Нашу с выходом!
То, что сделано —
Не подсчитано.
Не печатано
И не читано.
Не обманут сводки
Погодные.
Слышь, сгоняй за водкою —
Холодно,
Слышь, купи колбаски
Да хлебушка.
Эх, гульнем по-царски
До небушка.
Как очнешься ночью —
Огонь в степи.
Нализался, сволочь,
Теперь терпи.
Возвращайся пехом
Теперь домой.
Нам не ехать, Леха,
В такси с тобой.
СТАРЫЙ ПОЭТ
А. Брунько
Шатаясь городом ночным,
Без права на приют,
Он слушал как сквозь вой и дым
Ему стихи поют
Не ангелы на небесах,
Не дьяволы в аду.., —
Он сам преодолеет страх
И сам найдет беду.
Не надо нам за ним следить —
Он сам себе пастух.
Он долго будет водку пить —
Ослеп, оглох, опух.
Он долго будет просыхать
И приходить к себе.
Ну а стихи… Стихи писать
Он станет в октябре.
И может быть багряный лист,
Планируя в тиши,
Изменит обветшалый стиль
Его больной души.
Задуматься поэту не дадут,
Задуматься поэту не дадут,
Хотя дадут ему опохмелиться
Любимые, излюбленные лица —
Портвейн и пиво вовремя найдут.
А он уже льет водку мимо нас —
Эй, кто там рядом, отыми бутылку!
Поскольку водка долбит по затылку,
Постольку мы торжественно и пылко
Венгерского потребуем сейчас!
Потребуйте. Поэту наплевать
На шум волны. На радость и на горе.
Он с дьяволом и даже с Богом в ссоре,
Но и они простят его опять.
И лишь любовь его погубит вскоре.
За
то, что в Бога я не верю,За то, что в Бога я не верю,
Но брежу с именем его
Не отопрет мне Петр двери
И не простит мне ничего.
Он ключ в хламиду глубже спрячет,
Покажет спину и, – Долой!
Туда, где ждет котел горячий
В пещере жуткой. Нежилой.
Но и сюда меня не пустят.
– Досадно! – гаркнет сатана.
Душа, ты видишь, эта пустошь
Лишь тишью до краев полна.
Лишь вереск тут растет печальный.
Пологий, длинный, скучный дол…
Душа, ты видишь, нас встречают,
Сажают за дощатый стол.
Прольется разговор неспешный —
Как там поэзия, страна?
А я, и после смерти – грешный,
Налью себе стакан вина.
Пойму всю правоту природы.
Пойму за что нас всех сюда.
Сырые, серые погоды.
И холода. И холода.
Вот нежаркое солнце нагрело песок,
Вот нежаркое солнце нагрело песок,
И нога утопает в сыпучем тепле.
Город лето отпел, и легли на восток
Темно-синие тени его тополей.
А на ужин – жаркое, и кофе с утра,
Правда, с платой за преданность трудно теперь.
Как щенки, возле дома резвятся ветра,
Удивленными мордами тычутся в дверь.
Выбираю тебя. Выбираю одну…
О, соблазн – прошагать вдоль прозрачной реки
И следить как идут, будто камни ко дну
То осколки любви, то остатки тоски!
Но на долю детей не осталось воды,
Отфильтрованной честно травой и песком.
Приготовьте огонь – далеко ль до беды? —
Тополиные тени легли на восток.
Ночь близка, ночь придет, и холодный закат
Бросит отблеск прощальный на чье-то окно…
Я во многом на этой земле виноват,
Но немногим прощенье ее суждено.
ЖАННА
триптих
I
Рождаются мальчики – будет война.
С похмелья, с плеча боевым арбалетом
В крестьянские двери зимою и летом
Стучаться и требовать баб и вина —
Три четверти века жиреет она.
А силы уходят, как дети из жизни,
Собаки дичают в сожженных полях,
Мужчины присягу дают второпях.
Плохая примета в любимой Отчизне:
Идешь по дороге – навстречу монах.
Рождается девочка – маленький крик,
Большая забота, живое созданье.
Все небо в приданое крохотной Жанне,
Дубрава, дорога и чистый родник.
Солдат на колени упал и приник.
В преданиях детства высокие травы,