Треугольное лето
Шрифт:
– Ты… ты останешься?
Я не знаю, что ему ответить.
Я не знаю.
*
– …не уходи…
Это Клаб.
Я не хочу уходить.
Даже сейчас.
В конце сентября.
Я обнимаю Клаба, Клаб сжимает мои руки, пытается удержать то, что удержать невозможно. Я бормочу какие-то обещания, я вернусь, обязательно, и мы будем вместе, и дети наши будут, и я никуда не уйду, никуда-никуда, ни в сентябре, ни в декабре, мы еще Мабон вместе отпразднуем, и Самхейн, и Йоль, и будем есть жареную индейку, когда за окнами будет снегопад, вот почему-то это важно, чтобы индейка и снегопад,
*
Он смотрит на календарь.
Накрывает на стол.
Распахивает окна.
Первые лучи солнца касаются крыш, тихонько ползут вниз.
Оно приходит в город – запыхавшееся, растерянное, спешит по улице, волоча за собой чемодан. Клаб выходит из своего дома ему навстречу, перехватывает чемодан из тонкой руки, разрешите помочь…
Спрашивает:
– Вы… вы меня… помните?
Треугольное лето
Мы облюбовали себе лето.
Ну, само собой, что же еще, не суровую же зиму и не промозглую весну, и не темную осень – а бескрайнее светлое лето.
Итак:
Мы облюбовали себе лето.
Я и Ингрид.
Июнь, июль и август. И снова июнь. И снова июль. И по кругу, по кругу.
Здесь можно есть вишню прямо с деревьев. Или малину с куста. А больше у нас в поместье ничего не растет. Здесь можно лежать на траве. Или бегать в лес за черникой. Или сидеть у костра в самую короткую ночь в году. Или собирать звездопады.
Ингрид целует меня в губы. Мне этого мало. Ингрид просит не торопиться, подождать еще. Я не тороплюсь, я жду, осторожно намекаю, что не могу ждать целую вечность.
Ингрид убила меня.
Нет, не сегодня.
Это случится не сегодня.
А в сентябре.
Отсюда, из августа, хорошо виден сентябрь, какое-то там число – когда Ингрид убила меня.
Выстрелом из лука.
Вот так.
Выстрелом из лука.
Из дома выходит Ингрид. Мне становится страшно, тут же одергиваю себя, что сегодня август, а убьет она меня в сентябре, так что бояться нечего, мне ничего не грозит.
Спрашиваю Ингрид, умеет ли она стрелять из лука.
Ингрид говорит – нет.
Не умею.
А давай я тебя научу, говорю я.
А давай, соглашается Ингрид.
Понимаю, что Ингрид даже не умеет держать лук, она и правда не может меня убить.
Вечером идем домой.
Отчим курит у камина.
Ужинаем.
На каминной полке стоит глобус времени.
В который раз хочу спросить отчима, откуда взялась Ингрид.
В который раз не спрашиваю.
В который раз хочу спросить у самой Ингрид, откуда она взялась.
В который раз не спрашиваю.
Август кончается.
Мы спорим с Ингрид, куда пойти дальше.
Я хочу в июнь, теплый и солнечный, я хочу в июнь, потому что рядом май, когда я перывй раз увидел Ингрид. Я хочу перейти в май, чтобы снова пережить этот день, когда вошел в гостиную, а Ингрид сидела у окна, и еще тогда цвела сирень.
А Ингрид хочет июль.
Почему-то.
Просто.
Хочет
июль.Мне не нравится июль, из июля виден студеный январь. Ладно бы еще начало конец июня, начало июля, когда из лета виден кусочек зимы с Рождеством и Новым Годом, елка, свечи, пряники, – а просто январь, кому он нужен, январь… ну, может и нужен кому-то, не спорю, но не мне.
Наконец, договариваемся. Сначала немножко июня и немножко мая, чтобы сирень, а потом июль. Ингрид догадывается о моих мыслях, кивает, а потом еще в Новый Год пойдем и в Рождество…
Отчим говорит, что пора бы и в сентябрь, не век же лету быть.
Заикаюсь что-то про весну.
Отчим настаивает – надо и осень тоже, всякому времени свое время, не любит время, когда им не пользуются, так и сломается.
Бормочу про октябрь, хороший месяц, там и до Самхейна недалеко, украсим дом тыквами и летучемышиными крыльями…
Отчим говорит про сентябрь, отчим настаивает, в сентябре тебе восемнадцать стукнет, наследником станешь, знаешь же, что мать покойница поместье тебе завещала…
Сжимается сердце, зачем напомнил про мать, зачем, зачем…
Киваю. Теперь знаю. Отчим еще что-то говорит про вступление в права наследования, рассеянно киваю, да-да-да…
Учу Ингрид стрелять из лука.
Она сама попросила.
У Ингрид получается.
Здорово получается.
Стрела вонзается прямо в цель.
Сердце прошибает запоздалый страх, что я делаю, я сам рою себе могилу. Тут же заставляю себя успокоиться, ведь это будет в сентябре, а в сентябрь мы не пойдем.
Просто.
Не пойдем.
На каминной полке стоит глобус времени, кто-то (Ингрид?) поставил эту пирамиду на зимнее основание, повернул к нам треугольником лета. Машинально читаю по граням – июнь-июль-август. Если повернуть пирамиду, на соседней грани с августом будет сентябрь.
Почему-то вспоминаю те времена, когда время представляли прямой линией.
Меня тогда не было.
Почему-то вспоминаю мать, которая доказала, что время имеет форму пирамиды.
Пирамидальный год.
Треугольное лето.
А значит, можно попасть не только из июня в май, из сентября в август, но и в март – из октября, в январь из июля.
Через грани пирамиды.
…вылезаем из речки, отряхиваемся.
Ингрид отжимает волосы.
Не выдерживаю, обнимаю Ингрид, целую загорелые плечи, целую…
…черт…
…только сейчас понимаю, что чувствую губами мертвый пластик.
Ингрид смущенно набрасывает одежду, ускользает в заросли жасмина.
Я остаюсь один.
Наедине с июнем.
А давай сегодня июль, говорю я за завтраком.
Лишь бы оборвать это тягостное молчание Ингрид. И бормотание отчима, что не век же быть лету, надо бы и осень, ну хоть сентябрь, а то так и время поломать можно, время не любит, когда им не пользуются.
Вот я и говорю:
А давай сегодня июль.
Ингрид бледнеет.
Роняет чашку, разбивает на осколки, хлопочет, да я уберу, уберу, опускается на колени перед разбитой чашкой.