Тревожный месяц вересень

– Ты Семеренкову не встречал?
– спросил я. Попеленко пропустил этот вопрос мимо ушей.

– Вот аспид!
– сказал он сокрушенно.
– Я думал, он уже утек! А мы его ухлопали. Вот аспид!

– Ты что, жалеешь?
– спросил я.

– Ну что вы, товарищ Капелюх!
– возмутился он, шумно отдуваясь после бега.
– Что ж я, политически не понимаю, что к чему?..

Но на лице у "ястребка" было написано явное огорчение. Он, конечно, жалел, что парню не удалось скрыться. Кончилось у Попеленко перемирие с бандитами. Теперь и его никто не пожалеет на лесной дороге.

– Ты Семеренкову Антонину видел?
– снова спросил я.

– Да не тронули вашу Антонину!

– сказал он.
– Стоит с ведрами возле хаты. Перепугалась небось.
– Он подумал немного и снял шапку.
– Да... Здоровенный парубок,- сказал он.
– Теперь лежит, как ситечко, в дырках, Ох ты ж боже!

– Придется нам теперь воевать всерьез, Попеленко. Не простят нам бандюги!

Попеленко вдруг захихикал. Мелким таким нервным смешком.

– А ведь он вас убивать пришел, товарищ Капелюх!
– сказал он.
– Он вам все окно вышиб! Бабка будет ругаться - страсть.

Вдруг посвежело, поднялся ветерок. Туман начал подниматься с озими. Как будто кто-то занавеску за занавеской отдергивал, чтобы открыть нас всему селу. Звезды над головой угасли. Солнца еще не было видно из-за тумана, но алый столб на востоке, постепенно расширяющийся кверху, горел вовсю. Он становился ярче и ярче. Ладонь парня, откинутая в белую озимь, покрылась мелкими капельками влаги, словно вспотела. Вот ведь какое дело.

Убивать людей в такое утро!.. Кровь на кожанке начала густеть, потеки ее как бы вспухали - так зимой над родником набухает и плотнеет наледь.

– Давай за телегой, - сказал я Попеленко.
– Пусть люди знают, что бандита убили... И это...
– Я вспомнил Гупана.
– Опознать надо. Положено.

* * *

Бабка Серафима вставляла фанерку в разбитое окно. Все, что нужно было сказать по поводу происшедшего, она уже сказала и теперь только ворчала.

– Такое цельное стекло было... Всего из трех кусочков. А он расшиб, трясця его бандитской матери!

– Ничего, нынче все с фанерками живут!
– сказал я.
– Дайте-ка молоток, Серафима...

Возле нашей хаты стояли любопытствующие соседи.

– Я гляжу скрозь туман, какой-то хлопец, дюжий из себя, по улице идет, рассказывал Попеленко, воодушевясь. Перемирие кончилось. Теперь "ястребок" хотел извлечь хоть какую-то выгоду из новой ситуации. Насладиться ролью героя.
– Думал сначала, что товарищ Капелюх возвращается... Не! Это здоровенный бандера прет - чистый бугай... Как "фердинанд"! И что ж вы думаете? Подходит он к хате товарища Капелюха - и шасть через тынок. Прямо так ловко сиганул, как кошка.

"Бугай", "фердинанд", "кошка"... Образно рассказывал Попеленко. Может быть, его по-настоящему увлечет роль героя.

– Ну, думаю, дело неладно. Я поближе. А он, вражий сын, до окна, где товарищ Капелюх спит, притиснулся и чего-то разглядывает. Ладно, думаю, погляди-погляди, от меня не уйдешь. Тут он поднимает свой автомат и как даст в окно. Как даст! И снова через тынок - шасть!

Слушатели охнули, переживая за Попеленко. Только Гнат, возвышаясь за толпой глухарчан с пустым мешком на плече, улыбался во весь щербатый рот.

Народу прибывало. Рядом с Гнатом появилась Варвара.
– Я по бандюге из автомата!
– продолжал Попеленко.

– Не по нему, а чуть выше,- поправил я "ястребка".
– По деревьям.

– Не перебивайте!
– сказал осмелевший Попеленко.- Бандюга бежать. А я за ним. И снова по нему. И за ним. А он от меня. И снова. Он на озимь, а я за ним. Он от меня. Тут товарищ Капелюх на мой сигнал заспешил, и мы взяли его в клещи.

– Мне показалось, бабуся, вы кричали?
– спросил я у Серафимы.

– А кто б не закричал? Я думала, тебя убили. И как это ты догадался уйти с дома? Не иначе перст, судьба.

...Этот конопатый парень из шайки Горелого подошел к оконцу справа, со стороны шелковицы, чтобы ему было сподручно стрелять по топчану. В бледном свете он принял взбитое одеяло за человеческую фигуру, а старую шапку - за голову. И хотя промахнуться было трудно, он выпустил половину обоймы. Чтобы наверняка. И знал ведь, где мой топчан стоит, у какого окна, все знал.

– Господи!
– сказала Серафима.
– Когда же окна перестанут бить? Где ж стекла люди напасутся? Все бьют и бьют, бьют и бьют... Вроде и фашиста прогнали. Когда ж война кончится, чтоб им, бандерам, на том свете голой задницей на шило сесть!

И она погрозила в сторону леса тощим кулаком.

Гнат захехекал и собрался было со своим мешком в обычный утренний маршрут, но Варвара остановила его:

– Ты куда голодный? Пойди поешь...

Гнат радостно замычал и закивал головой. До чего же добрая душа стала у Варвары. Что она, искупала былые грехи этой благотворительностью?

Я прошел в хату. Все старенькое одеяло было изрешечено. Пули выщербили глиняный пол под топчаном, рикошетя, побили стены. "Да, повезло мне в это утро, крупно повезло", - думал я, разглядывая одеяло.

Не случайно, конечно, этот конопатый парень, дав очередь, помчался по тропе через озимь в сторону родника. У него, наверно, было два задания: прикончить меня и взять из схорона узелки. Два простейших задания: убить человека и захватить попутно сало и бельишко.

Конечно же теперь нечего было и думать устраивать засаду у родника. Они туда больше не придут. Ведь конопатый убит неподалеку. Мы по-прежнему останемся в неведении. Откуда, кем, когда будет нанесен следующий удар?

...Телегу с убитым бандитом-верзилой мы провезли по селу. Солнце уже приподнялось над туманом, и в село вернулись краски. Заиграли желто-зеленые листья на тополях, неровными алыми свечами зажглись в садах вишни, тусклой медью обозначились дубки. Над трубами поднялись ровные белые струйки дымков. Под солнечными лучами соломенные крыши закурились паром, иней пятнами сходил с них, и вскоре по завалинкам застучала капель. Вызеленялась трава. Наступил обычный утренний час листопада; прогреваясь, отмороженные черенки листьев легко отцеплялись от ветвей, и всюду - под дубками, тополями, вишнями, акациями, яблонями - закружилась осенняя метель. Ранние заморозки, ранние заморозки.

– А к хате Варвары он не подходил, - сообщил Попеленко.

– Догадываюсь...

Я ничего не сказал своему приятелю об Антонине. Я подумал, что она никак не могла предупредить бандитов о приезде Абросимова. И вообще... Я же помнил, как она стояла у брички и смотрела на этого незнакомого ей райкомовского хлопца.

Рука конопатого парня свесилась с телеги, желтые от курева негнущиеся уже, твердые пальцы чиркали об обод колеса. И хотя передо мной был враг, к мертвому я уже не чувствовал никакой ненависти. Больно мне было. В следующий раз, быть может, они ухлопают меня. Потом настанет зима, и "ястребки", как зверей, выследят в лесах бандюг. Снова будут мертвые на телегах. А озимь занимает небольшой лишь клинышек на без того необширных приглухарских полях. Некому пахать, некому сеять. И по-прежнему бабы будут тащить на себе тяжкую ношу всей крестьянской работы.