Три Александра и Александра: портреты на фоне революции

Ходить, правда, стало недалеко: весной 1881 года семейство Гриневских перевезло свой скарб по размокшей грязной дороге из Слободского в Вятку, в пределы больницы, где делопроизводитель обрёл казённое жилище. На телеге, влекомой ленивой гнедой кобылой, помещались члены семейства: супруга Анна Степановна, урождённая Ляпкова [2] , дочь отставного коллежского секретаря, и двое малышей: полугодовалый Саша и трёхлетняя приёмная дочь Наташа. У Гриневских долго не было детей; на седьмом году супружества они взяли из приюта девочку; через год родился мальчик – и почти сразу умер; и вот, ещё через год – Саша.

2

Встречается написание Лепкова.

Невесёлую думу думал, наверно, Степан Евсеевич, вышагивая по вязкой хляби рядом с телегой – о вольном шляхетском прошлом и скучном провинциальном будущем. А впрочем, кто знает, про что он думал. О родителях Саши мало что известно. Анна Степановна произведёт на свет ещё двух дочерей, Антонину и Елизавету, и сына Бориса (после рождения первой дочери приемыша Наташу отдадут на воспитание чужим людям) и умрёт, не дожив до сорока лет. Через четыре месяца после её смерти Степан Евсеевич обвенчается со вдовой-чиновницей Лидией Авенировной Борецкой. В семью Гриневских войдёт её одиннадцатилетний сын Павел; в новом браке появятся ещё сын Николай и дочь Варвара. С братьями и сёстрами у Саши не будет особенно близких отношений – ни во взрослые и поздние времена, ни, кажется, в детстве.

О детстве Саши Гриневского вообще достоверных сведений мало. Он сам писал про ранние свои годы дважды – в автобиографии 1913 года, предназначавшейся для «Критико-биографического словаря русских писателей» С. А. Венгерова, и в «Автобиографической повести», опубликованной в 1931 году в журнале «Звезда» (обратите внимание на магические даты-перевёртыши: 13–31). Кое-что добавляют мемуаристы – с его же слов. Но можно ли доверять воспоминаниям волшебника?

Во всяком случае, подвода с пожитками Гриневских дотащилась до Вятки – в те самые дни, когда умы в России кипели и бурлили, запалённые вестью: в Петербурге нигилисты, исполнители какой-то неведомой и страшной «Народной воли», взорвали царя (фамилия одного из цареубийц – Гриневицкий – так похожа…). Что будет? Чего ждать? Перед страной разверзалось неведомое грядущее, показывало свой лик (для кого-то желанный, для кого-то пугающий) Великое Несбывшееся. От этого, впрочем, жизнь губернского города не поменяла своего строя и русла; она продолжала течь в предначертанном направлении, как жидкая грязь по весенней колее.

Ещё меньше слышен был шум времени внутри ограды губернской больницы, где Гриневские прожили пять лет. За эти годы в большом имперском мире многое изменилось: курс реформ плавно перетёк в реакцию; одни министры отправились в изгнание, другие пришли на их места; вспыхнула ярким светом и сгорела «Народная воля». А Саша Гриневский рос и радовался жизни… И за вуалью радости начинал прозревать её, этой жизни, скорбное несовершенство. Странное чувство иногда просыпается в странных детях: как будто всё кругом не настоящее; а настоящее – лучезарное – ждёт где-то там, за углом, за поворотом, на том берегу…

Саша был, конечно, странным ребёнком.

В автобиографии он напишет: «Детство моё было не очень приятное. Маленького меня страшно баловали, а подросшего за живость характера и озорство – преследовали всячески, включительно до жестоких побоев и порки». Так бывает: талант, который есть непреодолимое стремление к совершенству и к счастью за горизонтом, светился в маленьком ребёнке и привлекал к нему безотчётную любовь взрослых. И он же, этот талант, разрывая душу взрослеющего человека на тысячи противоречивых стремлений, рождал конфликт с внешним миром – царством устойчивости самодовольного порядка.

Обо всём остальном, что происходило с ним в те первые, определяющие годы жизни, он выскажется кратко, подстраивая вольно или невольно реалии своего детства под сложившийся образ себя – писателя: «Я научился читать с помощью отца 6-ти лет, и первая прочитанная мною книга была “Путешествие Гулливера в страну лилипутов и великанов” (в детском изложении). Мать тогда же научила писать. Мои игры носили характер сказочный и охотничий. Мои товарищи были мальчики-нелюдимы. Я рос без всякого воспитания. В 10 лет отец купил мне ружьё, и я пристрастился к охоте».

Воспоминание необъективно: если мать научила шестилетнего мальчугана писать, а отец помог одолеть науку чтения и дал в руки сыну свифтовского «Гулливера» – то это значит, что рос он отнюдь не «без всякого воспитания». Надо отметить ещё и то обстоятельство, что родители не слишком обременяли своего первенца домашними обязанностями, и времени для погружения в мир книг было у него предостаточно. Страсть к чтению, спутница детской мечтательности, вскоре одолела его. В автобиографии он напишет: «Я читал всё, что под рукой было, сплошь, от “Спиритизма с научной точки зрения” до Герштекера [3] и от Жюля Верна до приложений к газете “Свет”. Тысячи книг сказочного, научного, философского, геологического, бульварного и иного содержания сидели в моей голове плохо переваренной пищей». В «Автобиографической повести» Грин дополнит список авторов и книг: Джон Дрэпер [4] , Майн Рид, Густав Эмар [5] , Луи Жакольо [6] … Эта пестроцветная смесь бесчисленными отблесками отразится в его рассказах, повестях и романах; имена, названия, типажи из прочитанных в детстве книг воплотятся в образы того мира, который создаст он сам… Но пока что он – мальчик, подросток, ученик начальных классов.

3

Герштеккер Фридрих (1816–1872) – немецкий путешественник и писатель, автор путевых очерков и приключенческих романов («Разбойники Миссисипи», «В Америку!», «Приключения юного китолова» и др.), очень популярных среди юношества.

4

Дрэпер Джон-Уильям (1811–1882) – американский химик, автор книги «История умственного развития Европы», популярной в России.

5

Эмар Гюстав (настоящие имя и фамилия Оливье Глу, 1818–1883) – французский писатель, автор множества приключенческих романов.

6

Жаколио Луи (1837–1890) – французский путешественник и писатель, автор путевых и этнографических очерков, а также романов приключенческого и научно-популярного содержания.

Семья разрослась, из тесного больничного жилища перебралась в город, на съёмную квартиру. В 1889 году Сашу определили в приготовительный класс Александровского вятского реального училища. В список учащихся он был внесён 16 августа, а уже в октябре педагогический совет уведомил Гриневских о плохом поведении их сына Александра. С этого времени в журнале инспектора училища, куда заносились сведения о неуспешных учениках и о всяческих нарушителях порядка, одна за другой появляются записи, рисующие Александра Гриневского в самом неприглядном свете. Вот он «бегал по классу и дрался»; вот ещё хуже: «обижал девочку и не сознался в том»; такого-то числа «употреблял неприличные выражения» и «вел себя неприлично на уроке закона Божьего», за это, конечно же, «был удалён с урока», но и тут не угомонился: «по выходе из училища толкался и кидался землёй» и, отбежав от школы на безопасное расстояние, «передразнивал на улице пьяного. Свистел и вёл себя крайне неприлично».

Странность Саши проявлялась теперь вовсю – это был бунт одержимого против упорядоченности скучного мира. При том учился он неплохо, хотя и неровно. В конце первого учебного года заслужил особое, занесённое в инспекторский журнал, постановление педагогического совета: «Среди товарищей резко выдавался один только Гриневский, выходки которого были далеки от наивности и простоты. <…> Поступки Гриневского обращали на себя внимание даже училищного начальства». Все нормальные одноклассники готовы подчиняться и выполнять; все дети как дети, а он… Родителей уведомили, «что если они не обратят должного внимания на дурное поведение своего сына и не примут с своей стороны меры для исправления его, то он будет уволен из училища».

Педагоги как в воду глядели. Меры, принятые родителями («преследовали всячески, включительно до жестоких побоев и порки» – написано в автобиографии), не возымели действия. 1 сентября 1890 года Саша Гриневский пошёл, как все «нормальные» сверстники, в первый класс училища, а в октябре выбыл из числа реалистов, официально – по прошению отца. Но истинная причина была известна всем: неисправимый шалун, озорник, возмутитель спокойствия. Учителя в реальном училище были, в общем-то, добрые, портить мальчишке будущее не хотели: так как исключение по решению училищного совета «за плохое поведение» означало запрет на поступление в императорские школы, они настоятельно посоветовали Степану Евсеевичу забрать сына «по прошению» – на год.

Путешествие Саши Гриневского по закоулкам школьного мира возобновилось на следующий год – снова в первом классе реального училища. Проучился год – и не плохо, даже по поведению имел четвёрку (тройка означала опасный конфликт с педагогами; двойка – исключение из школы). Перешёл во второй класс. Четырнадцатым октября 1892 года помечена предпоследняя запись о Гриневском в инспекторском журнале: «Во время урока немецкого языка писал неприличные стихи на инспектора, его помощников и преподавателей». Вслед за этим – коротко и безоговорочно: «Выбыл из училища».