Три Анны

В словах подруги был резон: грибников в лесу крутилось полным-полно.

Грибные заготовки служили хорошим подспорьем в долгие и снежные северные зимы. Под завывание вьюги, залетающей в печную трубу, куда как приятно похлебать наваристую тюрю из сушёных беленьких или, глядя на морозные разводы на окне, закусить хрустящим рыжиком, почувствовав на губах солоноватую сладость ароматной мякоти.

Ближним лесом Мариша называла густой березняк в паре верст от дома, начинающийся у кромки ещё не сжатого ржаного поля. Аня много раз проезжала мимо этого места, примечая, как сказочно хороша небольшая приветливая рощица, насквозь пронизанная светом, заблудившимся в тонких ветвях молодых деревьев.

Завтракать девушки не стали.

Анисья сунула Ане в корзину пару пирожков с рыбой и пару сваренных вкрутую яиц:

– На ходу перекусите, девицы. Кто первый пришёл – тот и гриб нашёл.

Чуть поёживаясь от влажного воздуха, подруги торопливо спустились под гору, пройдя узкими улочками с небольшими домами. Олунец медленно просыпался, откликаясь на новый день криками петухов и ленивым лаем собак за заборами.

– Никак по грибы? Бог в помощь, – кланялись им встречные бабы, понимающе кивая на пустые корзины, – без грибов не ворочайтесь, красавицы!

Избы закончились внезапно, словно не добежав до невидимой границы. Только что теснились бок о бок, выгадывая себе местечко поудобнее, жались к соседям, сливая воедино дым из торчащих к небу труб, и вдруг кругом ни души.

Пока шли, туман понемногу рассеялся, сдёрнув своё покрывало с верхушек деревьев, уже начинающих расцветать жёлтыми пятнами осенней листвы. Отсюда, издалека, ровные берёзовые стволы казались выточенными из перламутра, а огибавший поле ручей прозрачностью вод напрашивался на сравнение с жидким хрусталём.

То, что пустому кузовку не придётся долго скучать без ядрёного боровика, Аня с Маришей поняли сразу, уж больно грибной дух стоял по лесу. В ягодном лесу такого аромата не сыщешь. Тот воздух больше схож с тонким дурнопьяном, замешанным на меду, а грибной лес пахнет иначе: прелой листвой, мокрой хвоей и горьковато-терпкой мякотью свежесрезанного грибочка.

Первые подосиновики с крепкими шляпками, словно выточенными из красного дерева, нашла Аня.

– Чур, мои! Чур, мои! – с ходу закричала она, путаясь в широком крестьянском сарафане, нарочно надетым, чтобы не отличаться от местных девушек.

Оглянувшись на Маришу, Аня торжествующе срезала трёх красавцев, не забывая азартно посматривать под соседние кустики. Рассыпанные щедрой рукой молодой осени грибные шляпки выглядывали отовсюду, маня глянцевой прелестью ядрёных боровичков и скрипя под ногами сахарными плашками белых груздей. Срезая гриб за грибом, Аня слышала, как за её спиной восторженно попискивала Маришка, где-то слева за рощей аукались девушки, два раза мимо неё пробежала красивая собака с длинной тёмно-рыжей шерстью.

«Сеттер, кажется, так называется эта порода собак», – припомнила Аня, наблюдая за грациозным псом, который, едва касаясь земли тонкими лапами, без усилий перелетал с кочки на кочку.

Заметив людей, пёс остановился, втянул ноздрями воздух, миндальным глазом покосился на Аню, присевшую на поваленное дерево, и, виляя хвостом, подбежал к её коленям.

– Хороший, хороший! Как тебя зовут? – Она без опаски потрепала шёлковую шерсть на собачьем загривке, утонув в ней пальцами.

– Его зовут Цезарь, – мягко сказал над её головой мужской голос.

Вздрогнув от неожиданности, Аня быстро вскочила.

– Вы?!

– Прошу прощения, я, похоже, напугал вас.

Барон фон Гук снял с головы маленькую круглую шапочку с кожаным околышем и вежливо склонил голову.

Аня в первый раз видела его в партикулярном платье и скрепя сердце была вынуждена признать, что эта одежда, как и мундир, ему необыкновенно к лицу.

Молчание затягивалось, становясь неприличным, и, чтобы поддержать разговор, Аня сказала:

– У вас очень симпатичный пёс.

– Я привёз его из Петербурга. Цезарь ещё щенок и, боюсь, не научен обращению с дамами.

Дух противоречия словно дёрнул Аню за язык, но она иронично улыбнулась:

– У такого красивого хозяина он быстро обучится светскому этикету.

Лицо барона, прежде имевшее лиричное выражение, мгновенно омрачилось. Он горько усмехнулся:

– Моя красота! Знали бы вы, Анна Ивановна, сколько неприятностей доставляет мне внешность с самого раннего детства.

– Неужели? – удивлённо поинтересовалась Аня, снова усевшись на дерево.

Преданно поскуливая, Цезарь немедленно улёгся у её ног. Меж кустами Анна разглядела мелькание красного сарафана Мариши и успокоенно указала фон Гуку на место рядом с собой, сочтя за лучшее обратиться к нему официально. – Присядьте, ваша светлость.

– Я предпочитаю постоять.

Он оперся одной рукой на ствол дерева, и Аня обратила внимание на его сильные точёные пальцы с гладкими ногтями. Несмотря на ухоженные ногти, это были руки не изнеженного барина, а надёжного мужчины, уверенно лежавшие на нежной берёзовой коре, как лежали бы на рукояти пистолета или…

«…или поднимали задок тяжёлой телеги», – договорила про себя Аня, чуть порозовев от смущения за свою бестактность относительно внешнего облика барона. Опасаясь, что фон Гук прочитает по лицу её мысли, она переспросила:

– Вы обещали рассказать, чем вас смущала ваша красота.

Мученически вздохнув, Александр Карлович рассеянно погладил по голове Цезаря и пояснил:

– Дело в том, что моя матушка, гордясь моим внешним видом, до шести лет предпочитала наряжать меня в девичье платье, что вызывало невероятные насмешки других мальчиков, гордо щеголявших в матросских костюмчиках и бархатных курточках.

Когда я подрос и стал носить мужское платье, мои сверстники дразнили меня неженкой и красавчиком. Чтобы опровергнуть их слова, я научился драться врукопашную и, надо отметить, вполне преуспел в кулачных боях. Меня начали бояться, но дружить со мной так никто и не хотел.

Смешно вспоминать, но я мечтал заболеть оспой и однажды утром проснуться с лицом, похожим на сырую картофелину. Именно тогда я понял: Бог одинаково испытывает и уродством, и красотой, но ещё неизвестно, какая из этих двух нош тяжелее.

Конец ознакомительного фрагмента.