Три дня в Дагезане

– Очередной прием?
– спросил Валерий.

– Вроде этого.

– Темп сбиваете?

– Если хочешь... Для себя главным образом Чтобы без внутренней суеты осознать то, что ты мне скажешь.

– Могу и ничего не сказать.

Мазин посмотрел мягко, заботливо:

– Лучше скажи.

– Ладно. Побег оказался удачным. Наврал, мерзавец. Но лучше б такой удачи не было...

– Пожалуй.

– Не понимаете вы! Не в побеге соль. И страшное не это. Человека убили - вот где тайна.

Большой неповоротливый комар пытался прокусить куртку Валерия, но только зря натужился, перебирая тонкими ножками.

– Кто убил?

– Сволочь эта. Но доказать, что отец непричастен, невозможно! Понимаете? Вдвоем они были, а свидетелей йет.

Валерий взмахнул рукой, и комар, оторвавшись от куртки, закружился над ним, выбирая новое место.

– Кого убили?

– Не знаю. Не спросил, а отец не успел. Как в бреду все получилось. Представить трудно. У нас так отношения складывались. Недружно. Несправедливо. С моей стороны. Я его консерватором считал и все прочее. А тут узнал, что неродной. Мальчишеские комплексы одолели. И еще... Но об этом не стоит. Это лишнее. Одно поймите: я его далеким считал, непонимающим, чужим, благополучным, удачливым, самодовольным. Деньги, дача, хвалы газетные, жена молодая... А он совсем другой жизнью жил. И вы поймите, поймите!
– Валерий схватил Мазина за рукав и дергал, то притягивая, то отталкивая от себя.
– Меня-то он любил! Ценил, уважал, а я ничего не видел. Почему так говорю? Со мной ведь он решился поделиться, мне рассказать! Довериться! Мое мнение ему важным оказалось! То есть подлинным сыном он меня признавал, а не пасынком, не воспитанником, не чужим! А я...

– Спокойнее, Валерий. Хорошо, что ты так говоришь, но спокойнее. Нужно спокойнее!

– Ладно. Отец позвал меня. Ну, я в уверенности, что очередная нотация... И вдруг обухом. "Сын! Хочу, чтоб стал ты моим судьей. Виноват я. Совершил ошибку, осудили меня справедливо, но я не выдержал, молодость подвела. Бежал. Думал, повезло, а оказалось... Бежали мы вдвоем. И так получилось, что погиб при этом человек. Клянусь, не я убил. Тот, другой. Запомни и поверь! Не я. Но и я виновен. Не помешал! Не предотвратил. Не спас. Всю жизнь вину эту загладить хотел. В твоих глазах особенно. Что мог, все сделал. Но выхода нет. Жив убийца, и сначала все... Откроется все. Не страшно. Одного боюсь: чтоб ты не осудил".

Валерий низко опустил голову, так что Мазин не видел его лица, видел один заросший затылок.

– Михаил Михайлович назвал Кушнарева?

– Да.

– Передайте его слова по возможности точно.

– Я хорошо запомнил. Я спросил: "Он тебе угрожает?" Отец кивнул. "Где он?" - "Здесь". О ком еще он мог говорить? Кушнарев знал отца много лет Он сидел в тюрьме. Он жил у нас, ел, спал, брал деньги... Шантажировал.

– Чего же он захотел еще?

– Не знаю. Может быть, ничего. Может быть, у отца истекло терпение. Годы терпения.

– Но имя Кушнарева не прозвучало?

– Как же! Я не договорил. Я подумал о нем и спросил "Это Кушнарев?" Отец заколебался на мгновенье, посмотрел на меня и ответил... Я ручаюсь за точность фразы. Он сказал: "Кушнарев? Не Кушнарев, а Паташон". Понимаете?

– А вы?

– Это же ясно! Кущнарев - не Кушнарев, а Паташон Преступник Паташон. Убийца.

– Однако у него убедительная биография.

– Легенда, а не биография. Которая вся шита белыми нитками. Я никогда, никогда не видел и не слыхал, чтобы он занимался архитектурой или даже высказывал свои суждения. Он такой же архитектор, как вы детский врач.

– Кто же он?

– Профессиональный аферист.

Теперь вокруг них кружил не один, а целый десяток комаров. Мазин отломил ветку погуще и начал обмахиваться.

– Обычно аферисты не склонны нарушать сто вторую и ближайшие к ней статьи.

– То есть убивать?

– Да.

– Мы же не знаем, кого убили и при каких обстоятельствах. Отец не сказал, не успел. Пришла Марина, потом ваш друг.

– Резонно. Все, что вы сказали, резонно.

– Говорите лучше "ты".

– Можно? Спасибо, Валерий! Видишь ли, дорогой, тебе сейчас события яснее кажутся, чем мне Ты не за ботишься о частностях, набрасываешь картину в современной манере, а я реалист, мне нужно, чтоб на лице каждая морщинка была проработана. Натуралист даже Тебе Пикассо, а мне Лактионов. Уловил разницу?

– Не в вашу пользу разница.

– Польза общая будет, если исчезнут некоторые коварные пятна. Кушнарев не мог убить Демьяныча. Он со мной в это время был. И зачем?

– Про Демьяныча я вам рассказал.

– А эксперт? Забыл? Демьяныч-то в речке мертвый оказался.

– Напутал эксперт, ошибся.

– Бывает и такое, к сожалению. Так за что ты его?

– Нервы сдали.

– А конкретнее?

– Это личное.

– Догадываюсь. Но ты мне вот что поясни сначала. Помнишь, я тебе носовой платок возвратил?

– Опять тайм-аут берете? Темп сбиваете?

– Да нет, темпом я доволен. Где ты тот платок взял?

– Сам удивляюсь, откуда он у меня в кармане взялся. По виду - это отцовский платок, из мастерской. В краске.

– Отцовский? Не ты его выпачкал?

– Нет. Наверно, я захватил его случайно в мастерской Но хоть убейте, не помню когда! Да чепуха это! Зачем вам?

– Вспомни, когда ты его в первый раз увидел?

– Что за смысл?

– Будет и смысл, если вспомнишь.

– Я наткнулся на этот платок, когда вы с Сосновским пошли наверх, к отцу. С пасечником. Я вышел тогда и, проходя мимо вешалки, достал его из кармана куртки. Но как он попал туда?

– Не помнишь? А потом?

– Потом ничего особенного. Убедился, что он грязный, бросил в хижине. Там вы его подобрали. Вернули.

– И что?

– Опять ничего Где-то валяется.

– Сажу ты им не вытирал?

– Что?!

– Все. Спасибо.

Валерий покачал головой.

– На здоровье. Так о чем вы догадываетесь?

– Разговор у вас с пасечником о Марине Викторовне был?

– Игорь Николаевич!.. Откуда.

– Секрета нет, Валерий Демьяныч говорил мне о ваших отношениях.

– Отношениях? Не было отношений, не было! Ох, мало я его ударил! Куда грязную лапу протянул, а?!

– Любите?

– Называйте так.

– Не ожидал.

– Почему это?

– Говорят, молодежь упростила эти отношения.

– Упростила? Десять тысяч лет никто упростить не смог, а мы на глазах у вас переиграли? Чушь собачья! Подонки треплются. Впрочем, я сам такой был. Пока не обжегся.

– Больно обожглись?

– Хоть кричи... Что делать? Ну, скажите, что делать? Вы же все знаете! А тут воды в рот наберете. И никто не скажет. Не любит она меня. И хорошо это. Если б полюбила, совсем бы запутались. При отце отвратительно, а теперь невозможно. Но не легче ж мне от этого! Крутился, паясничал, как шут гороховый. И все. Ничего больше не было. Да и не могло. Не знаете вы Марину.