Три года счастья

Волны горестных воспоминаний или мечтаний, накатывают каждый раз, западают в душу, только вот они никогда не матирилизуются. Когда Элайджи как не было, так и нет.

Наверное, она умерла, в Адском пламени, тогда почему она здесь? Не ощущает этот жар на своей кожи? И она надеется только лишь на то, что не было медленно, одиноко мучительно ей сгорать без него, ступать на черные, раскаленные угли.

Минуты тянутся так долго, что она невольно начинает замечать: Элайджа временами улыбается, а Хоуп засыпает в таких сильных руках дяди. Стоит усомниться, реальность ли это? Наверное, глючит, проекцированное ей самой спокойствие.

Стоит ли отпустить его?

Она ведь не его сейчас.

Она потерялась.

Вновь потерялась хлопнув белой дверью, которая захлопнулась за ее спиной.

И теряется в белых стенах, в пространствах безликого коридора.

Ищет Элайджу, умирая там.

Не найдет.

Кетрин Пирс исчезает взглядом смотря на одну из дверей.

Начинает зудеть. Не собственное ли это запястье, с темно-синими венками, наружу так явно выпирающими, врос в нее, растекся по венам вместе с кровью.

Нет, он будет жить ради него и верить в то, что он вернется.

Даже если у нее на руках будет кровь, то она скажет ему, что ничего страшного, ведь важно то, что она улыбается ему.

Как долго это будет продолжаться?

Кажется, без Элайджи в этом белом коридоре ей нечем дышать. Да и выживать совсем не тянет, честно говоря. Пирс впервые не хочется жить и дышать.

Крик хочется заглушить, запереть за ребрами, в немое крошево звука превратить. Но признаться, едва ли получается. Тонное железо давит на виски. Ее раздавит, убьет еще одно из его воспоминаний: наполенных болью или улыбкой, радостью.

Это убтет ее, возможно, медленее, чем любой из наркотиков.

Это просто прикончит великую стерву и интреганку Кетрин Пирс.

После долгих плетаний по белым коридорам.

Что не так?

Устала. Вымотолась.

— Элайджа, — нагло сорванный с губ крик, как будто она требует, чтобвы он был здесь и сейчас, и ее хваленый самоконтроль летит к черту, распадается.

Губы слипаются от долгого молчания.

— Элайджа, прошу тебя! Ты нужен мне: живым или мертвым. Нужен, потому что я люблю тебя, — каждое слово отшлейфовоное, чистым отчаянием звенит в ее же ушах.

Тот ли это настоятельно рекомендованный, тот самый момент, когда нужно руки опустить, почувствовать, что там нет ничего и приеять то, что он ушел, а она умерла и вообще затерялась в этом коридоре полным белых дверей.

Разве не пора?

Пора признать, понять, что это то самое личное дно из которого нужно карабкаться и выбирать на берег.

Кетрин может честно сказать, что легче не становится, кислород совсем не как на земле, а дышать без Элайджи не выходит. Задыхается видя, что он и дальше живет, может дышать без нее, заботится о семье, заменил ее Хейли. И лучшей идеей ей не видится, как бродить по коридорам, залам, открывать белые двери, чтобы только увидеть свет его лицо. Может, только видеть его во снах.

Может он чувствует ее душу. Чувствует, что душой она рядом.

Кетрин не знает этого, но знает то, что он простит ее.

Кетрин уже не помним начала, какой была, только ей кажется, что в жизни Элайджи ей теперь нет места и она может только смотреть на его жизнь со стороны.

Они больше не вместе.

Найдет ли она путь к нему? Будут ли они вместе?

Простит ли он ее?

И падает, падает, падает.

Падает, когда за ее спиной закрывается белая дверь.

Каждую ночь умирая заново возрождаться к утру.

Расплатился сполна за свою ошибку.

Элайдже почти смешно ведь сейчас его окружают придворные дамы, попоавляют его распашной плащ на меху с пелериной и капюшоном. Любая из них может стать его: ужином или отвлечением.

Он сжимает пальцы в кулак, надеется, что брат хоть клыки не скалит — грубо при дамах. Клаусу — почти — смешно.

— Я знаю, в глубине души, наверное, знал всегда, Никлаус, что ты способен и на худшее, но и моя вина в этом есть. Вина в том, что позволил чувствам стать и случилось то, что случилось.

— Проклятие не снято. Двойник сбежал и обратился. Она мне не нужна теперь, но я убил всю ее семью. Ты знаешь, почему ты все еще здесь, Элайджа. Мы братья.

— Бесконечные мучения хорошо, но умереть ты мне не позволишь.

— Что еще скажешь, брат?

— На мне есть вина и я сделаю все, чтобы искупить ее.

— Сделаешь, потому что ты мой брат и всегда им останешься, Элайджа. Я подумываю о том, чтобы уехать в Португалию, как желает Ребекка.

В той самой глубине души, где сейчас кислота разливается, кости прожигает — где же долгожданное безумие, о котором так много говорилось? Сейчас бы никак кстати.

Элайджа и так сходил с ума.

Элайджа почти сожалеет.

Клаусу совсем плевать.

На гримасу на бледном лице и на дрожь нервных, тонких пальцев Элайджи. Клаусу плевать, знает ведь, что Элайджа сможет выдержать теперь.

Ребекке хочется думать — он излечится. Всегда излечивался.

Элайджи до боли в висках хочется бросить, что-то ядовитое, отвратительное, потому что он чувствует, будто его грязью измазали, и теперь вечно от него будет пахнуть мокрой землей и смертью, а вовсе не розовой водой или ягодами.

Сколько он терпел мучения?

Сколько раз глаза обманывали его?

Сколько раз он словно умирал, а затем возрождался, кричал от боли.

Сколько раз он словно горел в Аду?

Сколько раз он мог оставить попытки спасти душу брата и уйти.

Сколько раз он мог быть счастлив.

Но Элайджа не может. Теперь его старания никому не нужны, и смеет ли он восстановить все из руин?

Привык восстанавливать все из руин.

Восстанавливать семью.

Вдох — морозом в легкие. Клаус Майклсон будет теперь маяться в своем душном и тесном мире, даже иронично — одиночестве, на холодной постели каждую ночь умирая заново вместе с братом, который страдал по его вине. Знал ведь, чем кончится наказание Элайджи.

— Разговор окончен, брат?

— Мне нужно время, Никлаус.

Ему бы оставить себе хотя бы сны — токсичные, убийственно-тягучие сны, тяжелые от лжи и дыма.

Сны в которых он слышал ее голос и шел к ней сквозь туман.

Теперь не видеть свет ее лица.

Теперь не помнит начала, но знает конец.

Конец, потому что он выбрал брата, семью.

Они братья.

Они одна семья.

— Прости брат…

— Ты мой брат, Элайджа… Помнишь, как ты защищал меня от отца, помогал, был рядом… Помнишь, как смеялся, когда я не смог убить оленёнка, учил стрелять из лука. Помнишь, как убирал за мной трупы, останавливал от самоубийства, когда я навлек на себя проклятие охотника. Ты голос моего разума и я не справлюсь без тебя Элайджа. Я все помню… Я бы не справился без тебя… Где бы я был, если бы не ты? Это ты прости меня…