Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах
Шрифт:
Кто вытеснил Лермонтова из сердца Натали, неизвестно. Возможно, это был человек, чьей женой она стала два с лишним года спустя. Звали его Николаем Михайловичем Обресковым, происходил он из старинного и богатого дворянского рода, имевшего по меньшей мере трехсотлетнюю историю. Отец его дослужился до генерала, брат был посланником в Италии, и сам он намеревался сделать неплохую карьеру. Но однажды (это случилось за семь лет до женитьбы на Ивановой) Обрескова попутал бес — иначе и не назовешь! Он служил поручиком в Арзамасском конноегерском полку, квартировавшем близ Воронежа, и частенько гостил у своего родственника, воронежского губернатора Н. И. Кривцова [47] . В доме его принимали за своего. Воспользовавшись этим, Обресков проник в спальню губернаторской супруги и украл ее драгоценности. Однако был изобличен, осужден и приговорен к разжалованию и лишению дворянства. После этого он прослужил несколько лет солдатом в Нижегородском полку, ведшем боевые действия на Кавказе, получил за храбрость солдатский Георгиевский крест,
47
Николай Иванович Кривцов (1791–1843), герой Отечественной войны 1812 года — в сражении при Кульме ядром ему оторвало ногу выше колена. С 1817 года знакомый Пушкина, адресат его стихотворений. В письме Кривцову от 10 февраля 1831 года Пушкин весьма откровенно — как возможно только близкому другу — пишет о женитьбе: «…Бог ведает, когда и где судьба сведет нас опять. Мы не так-то легки на подъем. Ты без ноги, а я женат. — Женат — или почти. Всё, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, всё уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Il n’est de bonheur que dans les voies communes [Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах (фр.)]. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию».
В 1832 году Лермонтов написал последнее, прощальное стихотворение, посвященное Натали. Эпилог дневника любви полон горечи, в нем бунтует оскорбленное чувство:
Я не унижусь пред тобою; Ни твой привет, ни твой укор Не властны над моей душою. Знай: мы чужие с этих пор. Ты позабыла: я свободы Для заблужденья не отдам; И так пожертвовал я годы Твоей улыбке и глазам, И так я слишком долго видел В тебе надежду юных дней, И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней. Как знать, быть может, те мгновенья, Что протекли у ног твоих, Я отнимал у вдохновенья! А чем ты заменила их? Быть может, мыслию небесной И силой духа убежден, Я дал бы миру дар чудесный, А мне за то бессмертье он? Зачем так нежно обещала Ты заменить его венец? Зачем ты не была сначала, Какою стала наконец? Я горд! — прости — люби другого, Мечтай любовь найти в другом: — Чего б то ни было земного Я не соделаюсь рабом. К чужим горам, под небо юга Я удалюся, может быть; Но слишком знаем мы друг друга, Чтобы друг друга позабыть. Отныне стану наслаждаться И в страсти стану клясться всем; Со всеми буду я смеяться, А плакать не хочу ни с кем; Начну обманывать безбожно, Чтоб не любить, как я любил — Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил? Я был готов на смерть и муку И целый мир на битву звать, Чтобы твою младую руку — Безумец! — лишний раз пожать! Не знав коварную измену, Тебе я душу отдавал; — Такой души ты знала ль цену? — Ты знала: — я тебя не знал!Ожидания его не имели предела, тем сильнее оказалось разочарование. Несоответствие реального облика возлюбленной той высокой роли, которую Лермонтов ей отводил, стало его трагедией. Любовь к неверной Натали наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь поэта. Он разуверился в любви, и он же всю свою оставшуюся недолгую жизнь о любви мечтал. До последнего дня в нем уживались застенчивый мальчик, ждущий небывалого чуда любви, и желчный, умудренный тяжелым опытом обманутый любовник, который уже ничего не ждет и ничему не верит.
А Наталия Федоровна старалась больше не вспоминать пылкого гения. Тем более что чрезвычайно ревнивый Обресков при любых упоминаниях о Лермонтове приходил в бешенство. Узнав, что стихи из альбома жены распространяются в списках, он сам, своими нечистыми руками, уничтожил письма поэта к Ивановой, все хранившиеся у нее стихи Лермонтова — их мы не узнаем уже никогда. Вот парадокс: поэт, преданный возлюбленной, и после смерти время от времени возникал между нею и своим, казалось бы, счастливым соперником.
В остальном жизнь четы Обресковых ничем не отличалась от жизни тысяч других помещичьих семей. Они держали в строгости крестьян, понемногу приторговывали тем, что давало имение, и с удовольствием вкушали поросенка с хреном. История с драгоценностями воронежской губернаторши за давностью лет была предана забвению, и в 1846 году (Лермонтов уж пять лет, как лежал в могиле) царь возвратил Обрескову права потомственного дворянина, а еще через двадцать лет Николай Михайлович
даже успешно баллотировался в предводители уездного дворянства в Новгородской губернии. Там же, в своем имении, он закончил земные дни. Наталия Федоровна пережила его на несколько лет и умерла в январе 1875 года в Москве. Ее похоронили на Ваганьковском кладбище.Погиб на нелепой дуэли поэт. Состарилась и умерла в безвестности женщина, которую его воображение наделило чертами богини. Но осталось вечное:
Но для небесного могилы нет. Когда я буду прах, мои мечты, Хоть не поймет их, удивленный свет Благословит; и ты, мой ангел, ты Со мною не умрешь: моя любовь Тебя отдаст бессмертной жизни вновь; С моим названьем станут повторять Твое: на что им мертвых разлучать?Это написал шестнадцатилетний юноша. Он все знал заранее, этот гениальный мальчик, все понимал и ни в чем не ошибся, ни в чем не ошибся!
Вот так-то, господа!
Черноокая Россети, или «Перл всех русских женщин»
Удивительно все сошлось, невероятно. Во-первых, надо было, чтобы в 1724 году в Грузии случилось то, что ныне назвали бы государственным переворотом. Потерял трон царь Вахтанг VI, долгие годы умудрявшийся лавировать между интересами персов, чьим протекторатом, говоря опять же современным языком, была Грузия, и своими собственными весьма амбициозными феодалами. Писатель, поэт, ученый, просветитель, дипломат — он не обладал талантом военачальника, и персы не простили ему неспособности противостоять турецкому нападению. Ведь Грузия, попавшая между турецким и персидским жерновами, была для них лишь одной из подвластных территорий, которую следовало защищать от иных претендентов, а Вахтанг VI всего лишь подотчетным вассалом…
Не в правилах персов было ограничиваться отстранением от власти тех, кто не оправдал надежд шахского двора. Чтобы спасти свою жизнь, Вахтанг VI вынужден был оставить родину. Вместе с ним пределы Грузии покинули еще 1400 человек, представители древнейших грузинских фамилий — Эристави, Орбелиани, Бараташвили, Давиташвили, Цицишвили… Путь царя с этой многочисленной свитой лежал на север — в Россию.
Высокопоставленных эмигрантов приняли с почетом, обласкали, многие из них получили земли, и всем была предоставлена возможность поступить на русскую службу. В Москве — это нынешние Грузинские улицы — возник целый район, населенный грузинами. Постепенно они все глубже врастали в русскую жизнь — женились на русских, меняли фамилии на русский лад (отсюда часто встречающиеся среди дворянских фамилий Эристовы, Баратовы, Цициановы и т. п.), продвигались по службе, совершали подвиги во имя России. Вот почему нет-нет да и находим мы у известных русских людей примесь грузинской крови.
Но это все, как мы уже сказали, во-первых.
А во-вторых, надо было, чтобы в Россию занесло средних лет француза (или, подругой версии, итальянца); чтобы он, медленно поднимаясь по службе, был назначен в Одессе последовательно комендантом порта, инспектором карантина (то есть таможни) и заведующим гребной флотилией и должности эти открыли ему путь в местное высшее общество; чтобы здесь, будучи уже немолод, он увидел едва ли не впервые вышедшую в свет шестнадцатилетнюю Надежду Jlopep, дочь немца и грузинки, и без памяти влюбился в нее; чтобы она ответила ему взаимностью и они поженились. И чтобы выросшая в украинской глуши, в скромном имении бабушки-грузинки, да в скитаниях по гарнизонам их незнатная, небогатая, рано осиротевшая единственная дочь (а было еще четыре сына) благодаря стечению разных обстоятельств и хлопотам петербургских родственников получила протекцию самого императора и в семнадцать лет стала фрейлиной императрицы. И чтобы она была, наконец, красива — необычайной для Петербурга южной красотой.
Удивительно все сошлось, невероятно. И в результате русская поэзия золотого пушкинского времени получила свою музу по имени Александра Осиповна Смирнова-Россет. А еще ее называли «смугло-румяной красотой нашей», «академиком в чепце», «небесным дьяволенком»; «южной ласточкой», «вечной принцессой», «придворных витязей грозой», «прекрасной цыганкой», «чернооким чудом» и очень часто Донной Соль, по имени романтической героини драмы Виктора Гюго «Эрнани» [48] . Вот шуточное стихотворение Петра Вяземского:
48
Это дружеская шутка, связанная со сватовством к Россет пожилого князя С. М. Голицына, — у героини Гюго был старый муж.
Под прозвищами, возможными только среди очень близких людей, она легко узнается в стихах, дневниках и письмах Пушкина, Жуковского (который предлагал ей руку и сердце, но получил отказ), Вяземского, Карамзина, Плетнева, Туманского, Соболевского, Алексея Толстого…