Три короба правды, или Дочь уксусника

В комнату, насвистывая танец маленьких лебедей, вошел высокий худой генерал с длинными седыми бакенбардами — начальник штаба Гвардейского корпуса Скугаревский. Совсем недавно капитан Сеньчуков благодаря генералу слегка улучшил свое финансовое положение. «Вы, капитан, совсем дошли до ручки, — сказал тогда Скугаревский. — Намедни мыло из умывальни сперли, да в экспедиционном отделении моток бечевки пропал, и все на вас указывают». «Да вы не подумайте плохого, я бечевкой две кровати-«сороконожки» связал», — ответил ему тогда капитан. «Тем более, — сказал генерал. — Сперва «сороконожки», потом на конке начнете ездить, а потом станете денщика просить обеды из казарм приносить. Это мы знаем. У нас в офицерском флигеле и так уже ни одного таракана не осталось, все в казармы на кухню сбежали и там живут. Сходили бы вы, капитан Сеньчуков, на Гороховую, к полковнику Секеринскому в Охранное отделение. Говорят, у них вакансия образовалась, осведомителя в нашем штабе. Так я заинтересован, чтобы человек приличный был». Капитан тогда пошел, и полковник Секеринский действительно добавил к его жалованию целых сорок рублей.

— Вы что-то плохо выглядите сегодня, голубчик, — отвлек его от мыслей Скугаревский.

— На вашей должности нельзя болеть. Уж продержитесь до Нового Года. Вот годовой отчет сдадим, тогда и отдохнете.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вздрогнул Сеньчуков и пододвинул к себе счеты.

Он машинально сдвинул одну костяшку счет — денег у него был всего рубль.

— Не отвлекайтесь, капитан, — опять напомнил о своем существовании начальник штаба. — Вы знаете, мне некем вас заменить.

И Скугаревский вновь засвистел.

— Что бы ни говорили, Чайковский все-таки дивный композитор, — сказал он, подходя к двери из адъютантской.

— Не знаю, — протянул капитан и осторожно потрогал шов штанов сзади.

Тут в комнату вошел дежурный офицер и, спросив разрешения у Скугаревского, доложил капитану Сеньчукову, что его ждут из железнодорожного жандармского управления у аппарата внизу.

— Я смотрю, ваша служба у пана Секеринского движется, — ехидно сказал генерал, глядя, как капитан Сеньчуков несется вниз по лестнице.

— Александр, что ты такое натворил, что даже матушке нет покоя от твоих мазуриков?! — услышал капитан Сеньчуков в трубке голос брата, спустившись в канцелярию к аппарату.

— Я не понимаю тебя, Иван… — встревожился он. — Какие мазурики?

— Только что я посадил мать с Верой в вагон на единственно свободные места, и в том же отделении сидел тот самый француз, которого ты в Рождество велел арестовать и который якобы украл у тебя письмо! А с ним ехал еще один субъект…

— Высокий, в шубе и в очках? — воскликнул капитан.

— Да, он самый.

— Так они ехали в Гатчину?! А бомбы при них были?

— Ты псих, Александр, какие бомбы?! Разве для того, чтобы шантажировать тебя украденным у тебя письмом, нужны бомбы?

— У них было что-нибудь в руках? Саквояж? Жестянка какая-нибудь? Шляпная коробка?

— Хм… Да, что-то стояло у француза в ногах… Вроде небольшой баклаги, в которых чухонки молоко развозят…

— Вот! А ты его отпустил! Если с Государем что-то случится, вся кровь его падет на тебя! Капитан Сеньчуков бросил рожок с наушником и побежал в гардероб за шинелью. Влезая на ходу в рукава, он выскочил из Штаба на Дворцовую площадь и, взрывая снег сапогами, понесся на набережную к великому князю.

***

— Так что ты мне хотела сказать? — спросила генерал-майорша у Веры, едва только поезд отошел от дебаркадера.

— Представляешь, что мне Настасья перед самым отъездом рассказала? — сказала та.

— Арестант-то рождественский, свиное рыло, знаете кто, маменька? Тот самый учитель рисования, из-за которого папенька пострадал!

— Положим, папенька твой, Царство ему Небесное, пострадал не из-за учителя, пострадал он из-за своего… Тот самый?! Да неужто жив?! — генеральша перекрестилась. Артемий Иванович еще сильнее втянул голову в телячий воротник и натянул шарф чуть не до глаз.

— Жив, маменька, жив! — сказала Вера.

— Вот она, старая личина! Только какая же беда новая от него идет?

— А хвост у него, маменька, был?

— Да, тьфу, какой же у него хвост, коли он тот учитель! Вера, достань-ка мне из саквояжа фляжку.

— Маменька, а не будет вам? И так уже!

— Молчи! Молчи, дурочка! Подбирается он к нам! Отомстить, наверное, хочет. Ой, голова кружится! Фляжку скорее давай.

Генерал-майорша прильнула к поданной фляжке, и в воздухе расплылся запах коньяка. Артемий Иванович воспользовался тем, что она отвлеклась, и выполз в проход. Не разгибаясь и не оглядываясь, он быстро засеменил в конец вагона. Фаберовский последовал за ним. Здесь, на тормозе, Артемий Иванович объяснил поляку, кем был этот полицейский, и кто их попутчицы.

— Угораздило же их сесть прямо к нам! — крякнул поляк. — И что делать, когда все вагоны набиты… Придется пану Артемию дальше сеней в вагон не проходить. Час перетерпишь. Захочешь погреться — прячься в уборную. А я пойду на место, может, они что между собой интересное скажут.

Фаберовский вернулся обратно и сел на свой диван. Где-то за Александровской генерал-майорша опустошила свою фляжку и обратилась к поляку, сочтя его персону достойной для беседы.

— Вы в Гатчину ко двору представляться, или по личным делам?

— По коммерческим. Летом будем форелевый завод открывать, да еще у обывателей будем скупать капусту, морковь, картофель и малину.

— Так, может, и у меня купите? Прошедший год отменный урожай малины был.

— Купим, пани, только позже.

— Так вам, наверное, летом и жилье в Гатчине понадобится? Я могу квартиру уступить по сходной цене. Дачу-то нынче дорого у нас в Гатчине снимать.

— Это, наверное, было бы неплохо, пани.

— Вы один проживать будете, или вы семейный?

— Семейный.

— И дети есть?

— А то ж! Восемь душ. И ручная обезьяна на тормозах едет.

— Замерзнет же!

— Она привычная. Японская.

— Ее можно посмотреть? — заинтересовалась Вера.

— Ей Богу, не стоит, пани.

— Ваша обезьяна с хвостом?

— Нет. У них в Япониях все без хвостов.

— Понимаю, — кивнула головой генеральша. — Некоторые обезьяны очень похожи на чертей. Те, которые с хвостами, сущие дьяволы. А без хвостов тоже хороши… Хрю-хрю!

— Матушка не в себе, — ответила Вера на недоумевающий взгляд поляка. — У нас случилось неожиданное явление, страшный призрак из прошлого. Один негодяй двадцать лет назад преследовал нашу семью, посадил нашего папеньку в тюремный замок, и только потом справедливость восторжествовала и его выпустили. Все мерзавцы и прохиндеи тогда ополчились на нас. Один адвокат Сморкалов чего стоил!

— Этот Сморкалов сына моего младшего, Сергея, совратил, по судейской части идти соблазнил! — зло сказала Марья Ивановна. — Мне Сергей тогда сказал: «Видите, маменька, кто настоящую власть в жизни имеет? Папенька вон сколько лет полицмейстером служил, а адвокат его несколькими правильно сказанными словами в тюрьму засадил!» Они терзают мои внутренности!