Три креста
Шрифт:
В лавке был Низар. Явно не понимая, что происходит, он говорил тихим голосом, словно среди присутствующих царил траур: не желая оставлять ради других свою природную жизнерадостность, он все-таки считал уместным придать ей более корректный и сдержанный тон, чтобы никому не докучать.
Джулио дал братьям знак, что все прошло гладко, затем несколько неуклюже направился к своему письменному столу, прислушиваясь к разговору. Он нагнулся к столу и, почти коснувшись щекой его поверхности, аккуратно сдул с него пыль, которая была особенно заметна, так как свет падал сбоку. Визиты Низара обыкновенно радовали Джулио: с ним всегда
Низар почувствовал, что Джулио как будто подменили, и счел нужным оставить братьев одних. Любезности ради, он произнес одну из своих фраз, которые всегда так искусно умел подбирать в зависимости от обстоятельств, и засим удалился.
— Завтра узнаем, примут ли вексель, — сказал Джулио.
— Я более чем уверен! — ответил Никколо.
Энрико отрицательно покачал головой, затем взорвался:
— Не примут — так я их там всех перебью. Чертовы воришки! Что им стоит сделать людям одно маленькое одолжение? Посмотрел бы я, как они поступили бы на нашем месте!
— Ой-ой-ой, да что ты понимаешь! — возразил Никколо. — Раз ты говоришь, что не примут — значит, точно все будет прекрасно! Я так и вижу, как господа из банка разглядывают наш вексель. Что ж, мы, в конце концов, добропорядочные люди, нас не в чем подозревать!
Джулио подхватил в каком-то наивном восторге:
— Буду думать об этом векселе день и ночь, и мои мысли сделают его настоящим!
— Значит, зря мы давеча беспокоились. Если придет Корсали — извинитесь перед ним за меня. Я ведь не хотел его обидеть, — сказал Энрико.
— Ты куда?
— Пойду, сыграю партию-другую в брисколу. А то я сам не свой!
Никколо то ли от радости, то ли от нервов стал напевать какую-то сальную песенку. Джулио слушал его и вдруг почувствовал резкую боль внутри, словно его разрубило пополам. Он только закрыл лицо руками и ничего не сказал брату.
XII
Одному из банковских служащих показалось странным, что его друг Никкьоли в который раз подписывает вексель для Гамби, и он не преминул поделиться с кавалером своими сомнениями.
Тот не мог поверить собственным ушам, его настолько потрясла эта новость и столь ужасными казались ее последствия, что даже жене не удавалось его успокоить. И дело было не только в деньгах: Никкьоли утратил всякое уважение и доверие к людям. Жена убеждала его, что даже в случае полного банкротства Гамби не пройдет и года, как он сможет возместить себе потерю шестидесяти-семидесяти тысяч лир доходами от ренты. Она гладила мужа по голове, он целовал ей руки, но затем снова впадал в истерику и не знал, бежать в лавку прямо сейчас или подождать до завтра, чтобы немного прийти в себя. Жена никуда не пустила Никкьоли, он провел бессонную ночь, тихонько рыдая, и уснул под утро от полного нервного истощения.
Проснулся кавалер с намерением немедленно отправиться в лавку и излить на мошенников весь свой гнев и презрение. Никкьоли брел по улице, будто во сне: он взмок и ощущал сильную слабость. Чтобы как-то приободриться,
он решил прежде зайти к Корсали.Гамби уже были в курсе, что вексель не принят и против них выдвинуто обвинение. Казалось, об этом знал весь город; люди останавливались у витрин лавки и громко спорили: кто-то говорил про девяносто тысяч, а кто-то убеждал, что тут все сто. Энрико зашел в кабачок, чтобы договориться о партии на вечер, — его подняли на смех. Он поскорее побежал предупредить братьев, которые, впрочем, уже и так заметили толпу зевак возле лавки. Все катилось в пропасть.
Услышав новость, Джулио потерял сознание. Никколо бросился к брату и принялся обнимать его и звать по имени, пытаясь привести в чувство. Энрико, дабы избежать прилюдного позора, предпочел потихоньку улизнуть и запереться дома. Когда он все рассказал Модесте, та не сдержала крик отчаяния, а следом за ней заголосили и племянницы.
Тем временем Джулио пришел в себя. Ему хотелось разрыдаться, но не было сил, словно он уже выплакал все слезы. Никколо лихорадочно метался из угла в угол, осыпая проклятиями всех и вся. Голос его напоминал треск срубленного дерева, а привычный смех сделался еще язвительнее и жестче.
В этот момент дверь распахнулась — это был Никкьоли. Следом за ним вошел Корсали, который, казалось, все готов был отдать, лишь бы не видеться с Гамби, которые давеча так его оскорбили. Никколо остановился и заметно побледнел. Джулио снова лишился чувств. Кавалер обратился к Никколо:
— Я пришел высказать все, что думаю о вас, однако не стану этого делать. Я как-никак человек милосердный!
Никколо сделал ему знак замолчать, указывая на Джулио, распростертого на письменном столе.
— Да и какой смысл взывать к людям без стыда и совести! — с этими словами Никкьоли направился к выходу.
Корсали, который все это время старался держаться подальше, распахнул перед ним дверь и, выбегая следом, прокричал:
— Я еще вернусь!
В другой раз Никколо рассмеялся бы ему вслед, но при виде бездыханного тела Джулио кровь в нем закипала от негодования. Он приподнял брата и аккуратно уложил на стул. «Была бы здесь Модеста! Я даже не знаю, чем помочь».
Джулио открыл глаза.
— Что случилось? У меня голова кружится. Посмотри, очки не разбились?
Никколо протянул ему очки:
— Нужно быть сильным, Джулио.
Тот попытался улыбнуться.
— Никкьоли уже ушел, так быстро?
— Да, почти сразу.
— Что он тебе сказал? Мне следовало самому поговорить с ним!
— Да ничего особенного. Не будь он идиотом — оплатил бы вексель и не стал бы брать грех на душу, обрекая нас на нищету!
— Что-то мне нехорошо…
Возле витрины собралась толпа любопытных. Никколо подбежал к стеклу и, глядя на них, загоготал. Те, растерявшись, поспешили разойтись.
— Они думают, я так просто позволю наступить себе на горло! Черта с два! Ничто не заставит меня пресмыкаться, даже банкротство! И тебе, Джулио, не следует раскисать — ты ведь знаешь, я этого терпеть не могу. Бери пример с меня — у меня даже руки не трясутся!
В доказательство своих слов Никколо вытянул вперед руку, но она так сильно дрожала, что он поспешил спрятать ее за спину.
— Что за мерзкие людишки, всюду суют свой нос, считают чужие деньги! Да чем они лучше нас?
И, глядя на Джулио заговорщически, продолжал: