Три круга войны

— Не, — сказал тот. — А зачем кричать?

«И то правда», — подумал Гурин.

Когда передали команду «Вперед!», Василий взвалил на правое плечо, словно бревно, длинное, тяжелое и неуклюжее ружье, сказал второму номеру:

— Ну, Николай Игнатович, пошли. Не отставайте только…

Идти было тяжело: глубокий снег напитался водой, стал рыхлым, ноги проваливались почти до колен, каждый шаг стоил огромных усилий. Не снег, а каша крутая. И ноша нелегкая. Ружье с каждым километром казалось все тяжелее и тяжелее. Гурин перебрасывал его с плеча на плечо и натрудил их так, что они горели, как обожженные. И сам был весь мокрый, будто только из парной вышел. Сначала он надеялся, что ношу эту они будут делить пополам со вторым номером, но потом ему пришлось от этой мысли отказаться. Уже на первых километрах Родич отстал от Гурина, и он вынужден был подождать его.

— Вы не отставайте, пожалуйста, — попросил его Гурин. — Вдруг придется отбиваться, а вас нет…

— Та успею… — протянул тот спокойно. — А вы дуже шибко не бежите.

— Ну как же? Вон все уже где, — Василий пошел вперед. Некоторое время он слышал позади себя сопение Родича, но вскоре тот умолк. Оглянулся Василий — не видать напарника, опять остановился, стал поджидать.

— Николай Игнатович, вам тяжело?

— Та ни…

— Так не отставайте, пожалуйста. Ну в самом деле: вдруг сейчас пойдут танки, где я вас буду искать? А у меня в стволе один патрон. Дайте мне хоть пару еще.

Тот охотно развязал сумку, Гурин взял два патрона (не патроны, а целые снаряды!), положил в карман шинели.

— Пойдемте побыстрее, не отставайте, прошу вас.

— Та успею…

«Да, не повезло мне с напарником. Не только не помощник, а хоть самого бери на буксир», — сокрушался Гурин. Его медлительность, тягучее спокойствие, невозмутимость начинали раздражать Гурина. Но он сдерживался: старик, что с него возьмешь. «И все-таки совесть должен бы иметь, хотя бы немножко понес ружье, а я взял бы сумку с патронами… Самому взвалить на него ружье, что ли? А потом что? Он совсем отстанет…»

Оглянулся Гурин — не видать старика, пропал где-то. Ну что за человек! Ведь это сколько сил стоит Гурину по такой дороге — отстав, — потом снова догонять роту! Плюнул, пошел один: три патрона есть, на первый случай хватит. А там подбежит, не совсем же он чокнутый, чтобы оставить товарища без патронов?

Шли всю ночь. И не просто шли, а почти бежали: надо было догнать немцев, не дать им закрепиться на новых вот таких высотках, которые стоят потом стольких жизней.

На рассвете немцы обстреляли роту, и они остановились, залегли. Напоролись на немецкую оборону, но атаковать ее с ходу ночью не решились, приказали окопаться. Гурин сбросил с себя всю амуницию, расчистил площадку от снега и принялся долбить мерзлую землю, поглядывая, не идет ли его напарник. Вдруг заблудился где в ночи, сбился с дороги — еще отвечать за него придется.

Грунт был как камень, даже искры летели из-под лопаты, тут бы лом нужен, а не эта малая саперная. Но где его взять, тот лом, а окоп нужен, вот вот рассветет, без окопа немцы быстро отправят в «могилевскую».

Наконец приплелся и напарник Гурина. Увидел того за работой, стал в сторонке, отвернулся спиной к ветру и будто уснул: стоит, качаясь. «Спит стоя? Ах ты ж паразит такой!» — рассердился на него Гурин.

— Николай Игнатович, а вы почему не окапываетесь?

— У мене лопаты нема.

— Так пойдите и найдите! — приказным тоном сказал ему Гурин. — Там же есть где-то лопаты. Идите!

Потек гуринский помощник куда-то, и долго не было, наконец пришел, остановился вдали:

— Ниде нема… Уси сами копають.

— Какой же вы солдат? Стащили бы…

— А на шо?.. Все одно — скоро пойдем дальше.

И тут, как нарочно, прибежал какой-то офицер, не Кривцов, а другой, незнакомый.

— На сто метров вперед, только тихо, без шума.

— Ну, шо я говорив? — невозмутимо и тягуче сказал Родич.

Собрал Гурин свои шмотки в охапку, подхватил ружье за рукоятку, побежал. На новом месте начал с нуля. Только теперь уже наметил окоп поменьше — земля тяжелая. Да и немцы поближе стали, постреливают.

Долбит мерзлую землю, вспотел даже, шинель сбросил. Поглядывает на восток — чувствует, не успеть ему до рассвета отрыть настоящий окоп, поэтому он долбит круглую яму, чтобы только пролезть в нее, а там, в глубине, когда пройдет слой мерзлоты и достанет мягкий грунт, там он расширит свое убежище.

А Родич, напарник его, стоит, дрожит весь: сырой ветер пронизывает его насквозь. Это Гурину жарко — работает, да и то вертится: то одним боком к ветру повернется, то другим.

— Ну, что же вы, так и будете стоять? Совести у вас нет… Помогите хоть мне, — не выдерживает Гурин.

— А на шо?

— Как «на шо»? День настанет, куда вы денетесь? Вы думаете, я на двоих копаю? Возьмите лопату — хоть согреетесь.

— Та… не надо, — великодушно отказывается Родич.

— Ах ты ж… твою мать. — И Гурин впервые выругался при старших. — И где ты родился такой? Какая земля таких чудаков рожает?

— Я с Донбассу, — проговорил тот невозмутимо, спокойно.

— Врешь, у нас нет таких!

— А из-под Мариуполя.

— И там таких нет. Берите лопату!

— Не хочу…

И вдруг — вой мины. Одна, другая, все ближе, ближе к ним. Гурин присел в свою яму — она уже по колено была, а Родич заметался к одному окопу, к другому, упал на Гурина, головой уткнулся и буравит его, хочет залезть на самое дно. «Ах ты паразит такой!» — взъярился Василий.

Налет был короткий — тут же прекратился, и Гурин вытолкнул своего напарника из окопа.

— Все, хватит. Ну как?

Родич молчал, отряхивался.

По цепи передали команду: «Вперед!» Противник оставил передние траншеи, надо их занять.

— Я ж говорив: все одно бросим окопы, на шо их и копать… — сказал Родич.

— Пошел ты, — огрызнулся на него Гурин и побежал вслед за ротой.

А рассвет все сильнее, уже далеко видно, а немцы, наверное, только и ждали этого — стали поливать из пулеметов.

В несколько перебежек Гурин добрался до траншеи и прыгнул в нее. Траншея оказалась залита водой — зловредные немцы обязательно какую-нибудь пакость устроят. А может, они и бросили эти траншеи потому, что их залило? Как бы там ни было, а делать что-то надо: в воде долго не простоишь. Гурин быстро отцепил лопату и принялся долбить в стенах повыше воды уступы. Выдолбил, уперся в них ногами, раскорячился на всю ширину траншеи, согнулся, чтобы голова не маячила над бруствером, стоит. Но ведь и в такой позе долго не простоишь, а тем более — не навоюешь. Надо придумать что-то понадежнее, соорудить опору для ног покрепче. И он снова начинает долбить стены, стесывать с них землю. Земля сыплется вниз, в воду — растет бугорок под ногами. Еще несколько усилий — и вот уже настоящая плотника поднялась над водой. Встал на нее Гурин — хорошо, прочно. Траншея, правда, стала мельче, но это ничего, зато сухо и твердь под ногами, и руки свободны на случай немецкой атаки.

Пока Гурин мостил себе гнездо, прибежал Родич. Плюхнулся, не глядя, в воду — так и остался стоять, как цапля посреди болота.

Гурин не выдержал, протянул ему лопату:

— Возьмите, нагребите себе под ноги земли.

— Не надо… — отмахнулся тот.

Посмотрел на него Гурин, вода почти до колен, а он ведь в ботинках и в обмотках.

— Простудитесь.

— Нехай… Скоро все одно в наступление.

«Странный тип», — подумал Гурин и стал оборудовать себе позицию для стрельбы. Впереди было ровное поле, залитое талой водой. Она поблескивала под лучами восходящего солнца, и казалось, будто впереди не поле, а глубокое озеро.