Три льва
Шрифт:
Оршанский князь Самуэль Кмитич, найдя родной город опустевшим более чем наполовину, издал распоряжение, разрешающее крестьянам, переехавшим в Оршу, пожизненно считаться городскими мещанами. Засучив рукава, полковник принялся отстраивать разгромленный город и сгоревшие соседние Бабиничи, где он когда-то родился и куда также пришлось зазывать крестьян и хуторян. Да и инспектировать дела по восстановлению не менее родного для него Менска, города, обороняя который, едва не погиб…
Целый год после ушедшего в отставку Яна Казимира в Речи Посполитой не было короля, но в феврале 1669 года трон был занят вовсе не Яном Собесским, и даже не Филиппом Вильхельмом Нейбургским, которого император выдвигал
Секретный план Радзивиллов отделиться от Польши и заиметь собственного Великого князя либо ограничиться одним лишь сеймом с треском рушился. «Переходного короля» из Вишневецкого уж точно не получилось бы — так считал Богуслав, несмотря на то, что сам Вишневецкий публично всегда восхищался Слуцким князем и даже копировал его внешность, нося тонкие тщательно подстриженные усики и огромный модный парик… Михал Радзивилл с Собесским и главой католической церкви страны архиепископом Миколаем Празмовским настаивали на вынесении сенаторами протеста избранию Вишневецкого. Но неожиданно встрял скандальный Михал Пац, которому все еще не давала покоя польная булава Михала Радзивилла. Несвижский ординат, и без того расстроенный из-за неудачи Собесского, был настолько возмущен поведением Паца и его неуместными разборками по поводу гетманской булавы, что бросился на Паца со шпагой. Собесский бросился на выручку Михалу. Два гетмана сцепились, и их насилу удалось разнять. Чудом никого не ранило…
— Черт! — цедил Михал, когда Собесский, успокаивая, оттаскивал друга в сторону. — Теперь нам, Янка, обоим не поздоровится. Прощай, моя булава…
Тем не менее новоиспеченный король оставил за Михалом польную булаву, как и должность подканцлера. Этот королевский жест даже чуть-чуть смягчил бурный протест Михала против Вишневецкого.
— Михал Корибут все-таки русский человек! Он должен повернуть свое лицо и мысли к нам! — с надеждой в голосе говорил Богуславу Михал. — Ведь по отцовской линии Михал — потомок знаменитого основателя Запорожской Сечи Дмитрия Байды-Вишневецкого и родной сестры митрополита Киевского Петра Могилы!
Но кузен Несвижского ордината лишь успокаивающе хлопал младшего родственника по плечу:
— Успокойся, братко Михась. Этот русин уже повернул свое лицо куда ему надо и везде громогласно объявляет себя sine omni intermissioni(безостановочно, лат.) именно поляком, кичась парочкой польских великосветских родственников. Он не даст разорвать Люблинскую унию. И ему двадцать девять лет всего. Скоро не уйдет. Так что наш план тает в дымке неизвестности. К тому же припомни, в каких напряженных отношениях ваши семьи!
Михал опустил голову. В самом деле. Из-за разбитой женитьбы отца Михала на Евгении Вишневецкой, вдовьей Тышкевич, отцы Михала Корибута и Михала Казимира разругались вусмерть. И эта вражда передалась семьям по наследству: вроде и ссор нет, но и дружбы нет тоже.
— И что делать? — спрашивал Михал.
— Я пока ничего не буду делать, — загадочно улыбался Богуслав, приглаживая усики перчаткой, — надоело все. Буду отдыхать и ждать. Бесполезно, Михал! Вишневецкие магнаты не хуже нашего. С ними я бороться не буду.
И Богуслав засобирался в свой Крулевец, чтобы там в тиши своего дворца пить вино, ездить на охоту, смотреть, как растет малышка Людвика, и продолжать грустить по своей Аннусе.
Да, Вишневецкие, в частности Еремий, с которым рассорился отец Михала, были магнатами, сравнимыми с Радзивиллами. Но ни Михал, ни его с Богуславом
кандидат в короли Ян Собесский так и не поняли, чем же соблазнил шляхту Михал Корибут, этот молодой, ничем не знатный галицко-подольский русин, так старательно выдающий себя за поляка. Может, тем, что его отец, «воевода русский» Еремий Вишневецкий, успешно громил восставших казаков Хмельницкого, а сам Михал Корибут в боях был ранен? Еремий владел территорией, включавшей более пятидесяти городов с общей численностью населения в двести восемьдесят тысяч человек, и передал все это в наследство сыну. Ежегодно эти владения приносили Вишневецким прибыль в размере одного миллиона двухсот тысяч злотых — в шесть раз больше, чем сейм выделял на содержание королевской семьи…Михал Корибут Вишневецкий
В марте того же года в Несвиже «заговорщики», впрочем, встретились еще раз перед отъездом Богуслава в Крулевец… Сидели у камина Михал, Кмитич, Ян Собесский, слушая последние наставления Богуслава, заложившего руки за спину и расхаживающего перед ними, словно учитель.
— Вступать в войну с Вишневецким не советую. Даже так: personaliter (особенно — лат.) запрещаю! — говорил Богуслав.
— Так что? Сдаемся, значит? — грустно смотрел Собесский на Слуцкого князя из-под сдвинутых бровей. Огонь камина играл алыми бликами на пухлых щеках Яна, и казалось, что лицо галицкого князя вот-вот запылает от огорчения.
— И не сдаемся, — мерно расхаживал Богуслав, глядя себе под ноги, поскрипывая новыми кожаными туфлями с золотыми пряжками, — просто уходим на время на вакации, паны мои любые. Знаете, из-за чего наша страна сейчас maxima clade (в большом поражении — лат.) и пепле лежит? Из-за одного-единственного хутора, что не поделили Богдан Хмельницкий с Еремией Вишневецким! Я и Януш, мы всегда хорошо знали, пусть и не распространялись, что начало войны Речи Посполитой с Богданом Хмельницким — это в первую очередь война самого короля Владислава с одним лишь Еремией.
— Это как же? — не совсем понял Кмитич. — Разве они были по разные стороны? Они же союзниками были!
— Не все друзья таковыми являются! — поднял палец Богуслав, с ехидной улыбкой уставившись на Кмитича. — Владислав IV соntinuе (постоянно — лат.) жутко завидовал Вишневецким, ничуть не меньше, чем нам, Радзивиллам. Король незадолго до так называемого восстания Хмельницкого посетил Вишневец вблизи Збаража и был просто шокирован великолепием приема, оказанного ему: вдоль дороги сверкали новыми кирасами и яркими мундирами солдаты в блестящих медных шлемах, украшенных длинными перьями… Такого войска не было у самого Владислава! Дворец Вишневецкого ломился роскошью и убранством. Пир был по-славянски щедрым и по-королевски изысканным… Наш бедный Владислав лишь зеленел от зависти. Но самой горячей пощечиной королю было то, что несколько фрейлин его жены Марии Гонзаго после визита рubliсе (открыто — лат.) попросились… остаться в Вишневце в свите панны Вишневецкой!
— Неужели? — удивленно переглянулись Собесский и Кмитич. Михал молчал. Лишь строил гримасу, словно ему уже надоело это слушать по второму или даже по третьему кругу.
— Нетрудно представить, что думал в тот момент наш король и Великий князь: «Утер мне нос, мерзавец! Нет, он еще заплатит!» — декламировал по ролям Богуслав, изображая голос покойного Владислава IV, — а тут такой хороший повод насолить этому русинскому магнату-выскочке: жалобщик Хмельницкий по поводу своего дребаного хутора, что отошел к Вишневецкому! Именно сам король Владислав благословил Хмельницкого на войну, отвечая на все его жалобы: «Неужели вы, русские, забыли, что такое сабля и как ею ваши предки добывали себе славу и привилегии?»