Три любви Михаила Булгакова

В первом варианте главы «Последний полет» романа «Мастер и Маргарита», написанном в июле 1936 года, Воланд предупреждал Мастера: «Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но исчезнет мысль о Га-Ноцри и о прощенном игемоне». Скорее всего, первоначально Никанор Иванович должен был быть фигурой более зловещей – не только взяточником, но и вымогателем и доносчиком, возможно, игравшим по отношению к Мастеру ту же роль, которая в окончательном тексте досталась Алоизию Могарычу. Очевидно, тогда Босой проецировался на кого-то из «теплой компании» жилтоварищества дома № 10 по Б. Садовой, о которой Булгаков писал сестре Наде 1 декабря 1921 года:

«Одно время пережил натиск со стороны компании из конторы нашего дома. «Да А.М. (имеется в виду муж Н.А. Булгаковой А.М. Земский. – Б. С.) триста шестьдесят пять дней не бывает. Нужно его выписать. И вы тоже неизвестно откуда взялись» и т. д. и т. д. Не вступая ни в какую войну, дипломатически вынес в достаточной степени наглый и развязный тон, в особенности со стороны С. – смотрителя (возможно, К. Сакизи. – Б. С.). По-видимому, отцепились. Андрея настоял не выписывать… С. довел меня до белого каления, но я сдерживаюсь, потому что не чувствую, на твердой ли я почве. Одним словом, пока отцепились». 24 марта 1922 года писатель сообщал сестре: «…Дом уже «жилищного рабочего кооператива» и во главе фирмы вся теплая компания, от 4–7 по-прежнему заседания в комнате налево от ворот». Также и Никанор Иванович наделен только одной страстью – к еде и выпивке. От любимого занятия его и отрывают сотрудники ОГПУ. В окончательном тексте Босой – фигура уже не столь зловещая, в большей мере юмористическая.

Обращение к Н.К. Крупской, возглавлявшей Главполитпросвет, запечатлено в булгаковском рассказе «Воспоминание»: «Надежда Константиновна в вытертой какой-то меховой кацавейке вышла из-за стола и посмотрела на мой полушубок. – Вы что хотите? – спросила она, разглядев в моих руках знаменитый лист. – Я ничего не хочу на свете, кроме одного – совместного жительства. Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме Председателя Совета Народных Комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это заявление. – И я вручил ей мой лист. Она прочитала его. – Нет, – сказала она, – такую штуку подавать Председателю Совета Народных Комиссаров? – Что же мне делать? – спросил я и уронил шапку. Надежда Константиновна взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами: «Прошу дать ордер на совместное жительство». И подписала: Ульянова. Точка. Самое главное то, что я забыл ее поблагодарить». Булгаков тогда работал в ЛИТО, входившем в состав Главполитпросвета, этим во многом и определялся успех его обращения к Крупской. Таким образом Булгаковым удалось укрепиться в квартире № 50, а затем сменить ее на более благоустроенную квартиру № 34 в том же доме.

Тут произошла трагедия. Мать Булгакова Варвара Михайловна скоропостижно скончалась от тифа 1 февраля 1922 года. В «Белой гвардии» Булгаков писал по этому поводу: «…Белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Алексея Доброго, что на Взвозе». Л.С. Карум вспоминал: «Через несколько дней после начала болезни наступил кризис, из которого она (В.М. Булгакова. – Б. С.) уже не вышла. 15 января 1922 года (по старому стилю. – Б. С.) она потеряла сознание. Не помогали никакие средства Ивана Павловича. К вечеру того же дня она стала захлебываться и… умерла. У ее постели стояли Иван Павлович, ее муж, ее дочери Надя, Варя, Леля, племянник Костя Булгаков, зятья Андрей Земский и я. Погиб человек, бывший стержень, объединявший семью. Все чувствовали, что семья распадается. Но мне всегда казалось невероятным, что ее смерть, смерть матери и не старой еще женщины, не вызвала слез и стенаний ни у кого, даже у дочерей и мужа».

«Смерть Варвары Михайловны не слишком огорчила Ивана Павловича и, видимо, он был не прочь снова жениться… Такой быстрый переход от матери к дочери возмутил Вареньку и Лелю, и они обе заявили Ивану Павловичу, что в случае приезда Веры к нему (на Андреевский спуск, 38. – Б. С.) они обе уйдут от него… Из Симферополя она приехала довольно-таки драной. Когда она поправилась к следующему 1923 году, я, памятуя старое, стал немного за ней ухаживать. Как-то весной 1923 года, зайдя к ней (на Андреевский спуск, 13. – Б. С.), я застал ее за мытьем пола. Высоко подняв подол и обнажив свои действительно красивые ноги, Вера мыла пол. Я не удержался и взял ее. Для нее теперь уже это особого значения не имело, так как за последние пять лет она переменила не менее десятка любовников. Она с 1918 года прошла, видно, «огонь и воды и медные трубы». Я условился встретиться с ней в погребке, вечером. Но тут я осрамился. Взять ее я не мог. Обстановка ли, боязнь, что войдут, нервировали меня. И я… расписался (термин, распространенный среди студентов юридических факультетов, означающий преждевременное завершение полового акта. – Б. С.). Ну, что делать! Она же отнеслась к этому безразлично. Через год Иван Павлович, человек постный, ей, видно, надоел, и она отправилась в Москву. Иван Павлович не очень ее задерживал».

Михаил и Тася об этих киевских перипетиях ничего не знали. Тем временем они познакомились с друзьями мужа Нади Андрея Михайловича Земского и его брата Бориса. Она вспоминала: «У Бориса Земского друзья были Крешковы и Лямины… Л. Паршин: Николай Николаевич? Т. Лаппа: Нет, другие Лямины. Они вместе в университете учились и теперь работали в… Академии. Иван Павлович Крешков, Лямин Иван Иванович и Борис Земский. И жили Крешковы и Лямины в одной квартире, на Малой Бронной, дом 32, квартира 24, на пятом этаже… Крешковы раньше имели дом во Владикавказе, и Иван Павлович приехал в Москву учиться. Познакомился с Верой Федоровной, она тоже в Москве училась на женских курсах. Ее отец священник из Чернигова. Они поженились… Вера работала с Марией Земской в «Золотой рыбке», и мы познакомились… «Спиритический сеанс» Булгаков написал, это у них в квартире было, в 24-й. Л. Паршин: А чья идея? Т. Лаппа: Мишкина, конечно! «Давай соберемся, столик покрутим». Там мы с ним были, Крешковы были… Он их надул, конечно. «Я, – говорит, – буду тебя толкать ногой, а ты делай, как я говорю». Какие-то звуки я там должна была издавать. Но так все хорошо получилось, весело было. Я почему-то раньше пришла, а потом Михаил приходит. А домработница Крешковых говорит Вере: «Иди, там к тебе мужик пришел. А Иван Павлович услышал, говорит: «Что это такое?»… Он ревновал Веру к Булгакову, потому что Михаил немного за ней ухаживал. «Давай возьмем бутылку вина, купим пирожных, позови Веру, посидим, потом я ее провожу». – «Хорошо», – говорю. И когда Михаил напечатал «Спиритический сеанс», все это описал там, так Иван Павлович чуть не избил его. Его удержали, сказали: «Ты что, не понимаешь, это же шутка!» Вообще Булгакова многие не любили».

Отсутствие собственного жилья по-прежнему угнетало Булгакова. Об этом свидетельствует запись в его дневнике от 18 сентября 1923 года: «Сегодня у меня был А. Эрлих, читал мне свой рассказ. Коморский и Дэви (Д.А. Кисельгоф. – Б. С.). Пили вино, болтали. Пока у меня нет квартиры – я не человек, а лишь полчеловека».

Как видно, к тому времени Михаил и Тася все больше отдалялись друг от друга. У каждого появились свои компании, а взаимные чувства охладели. Именно тогда Татьяна Николаевна познакомилась с двумя своими будущими мужьями. Она вспоминала: «С Кисельгофом Давидом встречались, ходили в кино, театры. Уже после того, как я оставила Крешкова и вышла за него замуж, он прочитал «Мастера и Маргариту»… и говорил, что Берлиоз написан с Михаила Кольцова (абсолютно верное предположение. В ранних редакциях романа будущий Берлиоз носил весьма прозрачную фамилию Мирцев. В то же время у этого героя были еще прототипы из литературной номенклатуры 20-х годов – Леопольд Авербах и Демьян Бедный. – Б. С.). Кисельгоф был знаком с Борисом Ефимовым (братом М.Е. Кольцова. – Б. С.). И вот Ефимов ему рассказал, что после Испании Кольцова вызвал Сталин и расспрашивал обо всем. И после Кольцов сказал брату, что, когда он уходил, Сталин так на него посмотрел, что ему стало жутко. Вскоре его арестовали и расстреляли».

Т.Н. Лаппа так рассказывала о своем будущем муже Д.А. Кисельгофе: «Он адвокат был. Тоже хорошо знал литературу, интересовался, писателей разных к себе приглашал…

Михаил, между прочим, таскал книги. У Коморского спер несколько. Я говорю: – Зачем зажилил? – Я договорился. – Я спрошу. – Только попробуй. И в букинистических покупать ходил. С Коморскими мы часто встречались, дружили… Когда из-за границы Алексей Толстой вернулся, то Булгаков с ним познакомился и устроил ужин. У нас было мало места, и Михаил договорился с Коморскими, чтобы в их квартире это устроить. Женщин не приглашали… Но Зина (жена В.Е. Коморского. – Б. С.) заболела и лежала в постели, и они решили меня позвать, потому что нужна была какая-то хозяйка, угощать этих писателей. Народу пришло много, но я не помню, кто… Мне надо было гостей угощать. С каждым надо выпить, и я так наклюкалась, что не могла по лестнице подняться. Михаил меня взвалил на плечи и отнес на пятый этаж, домой».

К тому времени Татьяна Николаевна уже начала злоупотреблять спиртным. Правда, это ее увлечение никогда не заходило слишком далеко, иначе бы она не дожила до столь преклонных лет.

Т.Н. Лаппа вспоминала, как они встретились с прототипом главной героини «Зойкиной квартиры»: «Я была у Коморского, пришел его приятель, адвокат, приглашать к себе на дачу, и меня тоже пригласил. А Володька говорит: «Смотри, водку не пей. Он тургеневских женщин любит». – «Нет, – говорю, – для этого я не подхожу». Едем в электричке – лицо знакомое. А это был Якулов, тоже к нему на дачу ехал. Там нас и познакомили. А потом едем обратно – «А! Так вы там же живете!» Вот с его жены (Натальи Юльевны Шифф. – Б. С.) Пельц в «Зойкиной квартире» написана… Она некрасивая была, но сложена великолепно. Рыжая и вся в веснушках. Когда она шла или там на машине подъезжала, за ней всегда толпа мужчин. Она ходила голая… надевала платье прямо на голое тело или пальто, и шляпа громадная. И всегда от нее струя очень хороших духов. Просыпается: «Жорж, идите за водкой!» Выпивала стакан, и начинался день. Ну, у них всегда какие-то оргии, люди подозрительные, и вот, за ними наблюдали. На другой стороне улицы поставили это… увеличительное… аппарат и смотрели. А потом она куда-то пропала, а Якулова арестовали».

Друзья Булгакова неизменно поминали Татьяну Николаевну добрым словом. Например, Валентин Катаев в беллетризованных мемуарах «Алмазный мой венец» писал о ней с самыми теплыми чувствами: «Жена синеглазого (Булгакова. – Б. С.) Татьяна Николаевна была добрая женщина и нами воспринималась если не как мама, то, во всяком случае, как тетя. Она деликатно и незаметно подкармливала в трудные минуты нас, друзей ее мужа, безалаберных холостяков… Не могу не вспомнить с благодарностью и нежностью милую Татьяну Николаевну, ее наваристый борщ, крепкий чай внакладку из семейного самовара, который мне выпадало счастье ставить в холодной, запущенной кухне вместе с приехавшей на зимние каникулы из Киева к своему старшему брату молоденькой курсисткой, которая, как и ее брат, тоже была синеглазой, синеглазкой. Мы вместе, путаясь холодными руками, засовывали пучок пылающих лучин в самовар: из наставленной трубы валил зеленый дым, вызывавший у нас веселые слезы, а сквозняк нес по ногам из-под кухонной двери. Голая лампочка слабого накала свисала с темного потолка не ремонтировавшейся со времен Первой мировой войны квартиры в доме «Эльпит-рабкоммуна». Катаев использовал здесь название булгаковского рассказа. На самом деле дом № 10 по Б. Садовой обычно называли Дом Пигита – по имени домовладельца, известного табачного фабриканта.

В апреле 1924 года Тася и Михаил развелись. Развод последовал тогда, когда материальное положение семьи вроде бы наладилось. Булгаков работал литобработчиком в «Гудке», печатался в «Накануне». Но прежняя любовь уже перегорела. У Михаила, вхожего теперь в литературные круги, начался роман с Л.Е. Белозерской, окончательно разрушивший первый брак.

Об обстоятельствах развода она вспоминала десятилетия спустя: «…Мы на Новый год гадали, воск топили и в мисочку такую выливали. Мне ничего не вышло – пустышка, а ему все кольца выходили. Я даже расстроилась, пришла домой, плакала, говорю: «Вот увидишь, мы разойдемся». А он: «Ну что ты в эту ерунду веришь!» А он тогда уже за этой Белозерской бегал (тут, очевидно, Татьяна Николаевна ошибается – знакомство Булгакова с Белозерской произошло только в январе, а роман между ними завязался позже, не ранее февраля. – Б. С.). Она была замужем за Василевским и разошлась. И вот Михаил: «У нас большая комната, нельзя ли ей у нас переночевать?» – «Нет, – говорю, – нельзя». Он все жалел ее: «У нее сейчас такое положение, хоть травись». Вот и пожалел. В апреле, в 24-м году, говорит: «Давай разведемся, мне так удобнее будет, потому что по делам приходится с женщинами встречаться…» И всегда он это скрывал. Я ему раз высказала. Он говорит: «Чтобы ты не ревновала». Я не отрицаю – я ревнивая, но на это есть основания. Он говорит, что он писатель и ему нужно вдохновение, а я должна на все смотреть сквозь пальцы. Так что и скандалы получались, и по физиономии я ему раз свистнула. И мы развелись».