Три минуты молчания. Снегирь

Для него ведь, и правда, это первая была выметка. Я-то их насмотрелся. Но первая всегда волнует.

– Особенно тоже не рассчитывай на завтра, – сказал я ему. – Сейчас не заловится – потом возьмём, к марту. Когда она в фиорды пойдёт, с икрой. Там только успевай выбирать.

– Зря мы, наверное, ходим зимой? Лучше бы в марте?

– Да. Если только она калянуса не нажрётся. Тогда её придется шкерить. Потрошить.

– А это трудно?

– Всё нелегко. Вообще такого вопроса на пароходе не задавай. Ты её дома-то хоть шкерил?

– Так, штуки по две, к водочке.

– Тонну не пробовал? На холоде, в перчатках без пальчиков. Если палец себе не отшкеришь, считай – повезло.

– А что это – калянус?

– Рачок такой. Когда она его жрёт, у ней кишки соль не принимают. Гнить будет в бочках.

– А летом она его не жрёт?

– Летом она не косякует. Разбегается из фиордов поодиночке.

– Да, это всё равно, что выловить Атлантику. – Он вздохнул отчего-то. – Спасибо.

– Это за что?

– Ну, как… Теперь вот я кое-что знаю. Покурим?

Он мне протянул пачку, зажёг спичку в ладонях. И когда я прикуривал, вдруг он сказал:

– Между прочим, старик, вода от винта вскипает.

– Вон как?

– Да. Это называется «кавитация». Вредная штука, разрушает винт. Когда число оборотов превосходит критическое, на засасывающей стороне появляются пузырьки воздуха. Пар, конечно, не идёт, но все признаки кипения.

– Знаешь!

Он пожал плечами и опять вздохнул.

– Все мы учились понемногу… Возился с подвесными моторами.

– Зачем же ты в корму пошёл?

– В корму? А я не пошёл. Я в гальюн забежал. Но я всё-таки доставил вам удовольствие?

Я поглядел на него – он красивый был, рослый мальчик; девки его, наверное, любили. Отчего же он с Димкой держался за младшего. Но правда, было в нём что-то – как вам объяснить? – всем его хотелось оберечь, приглядеть за ним – как бы он там подальше был от лебёдки, от натянутого троса, не удалился бы невзначай «в сторону моря». За Димкой же никто и не думал смотреть.

– Тяжело тебе плавать?

– Что ты! – он улыбнулся. – Я себя никогда так не чувствовал. Чем тяжелей, тем лучше.

– Вот это здорово!

– Я правду говорю. Рано или поздно, а нужно же себя когда-нибудь сделать. Изменить лицо.

– Это как?

– Не помнишь – у Грина? Читал когда-нибудь? «Алые паруса», кажется. Или – «Бегущая по волнам»…

– Ну, предположим.

Не читал я этого Грина. Я вообще про моряков не могу читать. Вот только Джека Лондона уважаю, он правду написал: «Человек никогда не привыкнет к холоду». Знал, что пишет.

– Там это сильно сделано. Как у него вырастали мозоли на руках и менялось лицо… Но я, наверное, слишком много читал. А если задуматься, судьба у меня страшная.

– Чем же так?

– Не тем, что ты думаешь. Никто у меня в тюряге не сидел. Все, слава богу, живы. Но всё так благополучно – десять лет по одной и той же дорожке в школу, два квартала туда, два обратно. Потом – одной и той же дорожкой в институт. Потом в другой… Вот так подохнешь от информации и никогда не увидишь – архипелаг Паумоту… остров Пасхи… или как танцуют таитянки. Только в кино. А сам никогда не будешь сидеть с венком на шее. Который тебе сплели дочери вождя.

– Знаешь, я тоже умру и не увижу.

– Э! Не в этом дело! – Он выплюнул окурок за борт. – Ты живёшь. Хоть один день из недели врежется в память. Потому что человек помнит – когда ему было трудно. Как он голодал. Валялся в окопе. Как делили цигарку на троих и ему оставили бычка. А когда он жил в тёплой квартире, с ванной и унитазом, это прекрасно, чёрт дери, а вспомнить нечего…

Хороший мотивчик к нам долетел с какого-то датчанина. Алик его подхватил, стал насвистывать.

– Не надо, – сказал я ему. – Рыбу распугаешь.

– Да, извини. Это одно из ваших уважаемых суеверий. В старое время боцман бы мне линька дал? – Потом забыл, опять засвистал и бросил. – Привязалось… Давай ещё покурим? Рот нужно чем-то занять.

Я спросил:

– Ты потом, после экспедиции, в институт вернёшься?

– Конечно. Куда же ещё? Мы себе взяли академический отпуск – так это называется… Хороший способ крупно побездельничать. Но всё-таки мы кое-что урвали! Хоть поплавали на сейнере.

– Какой сейнер! На СРТ ходишь.

– Ну да, но как-то не звучит.

Он глядел, улыбаясь, на море и на огни. А я вдруг стал припоминать, где я уже слышал про этот «сейнер». И не этого ли малого я видел тогда в окне, на Володарской? Не он ли там у Лили сидел на подоконнике, справлял сабантуй? Нет, снизу не разглядеть было, и глаза у меня слезились от холода.

– Слушай, – я спросил, – ты мне чего скажи… Вот у вас, когда девки с ребятами соберутся в компании, они – тоже ругаются?

– В смысле?

– Ну, матерно. Как парни.

Очень я удивил его.

– Бывает. И ещё как.

– А зачем? Если злиться не на кого?

– А это не от злости. Это – как тебе объяснить? В общем, наверное, комплекс. Всё по Фрейду. Ну, она как бы раздевается при всех. Ей это какое-то доставляет удовлетворение, что ли.

– Скажи ты! А парням это нравится?

– Кому как. Мне, например, не очень.

– Лучше бы она вправду разделась?

– Стриптиз? Ну, это совсем другое. Не каждая решится.

– Но ты ж её всё равно после этого не уважаешь?

Он улыбнулся смущённо.

– В остальном они вполне порядочны.

– Которые при всех раздеваются?

– Я же говорю – это совсем другое. Но в общем, ты прав, свинство тут некоторое есть. Но – привыкаешь. Даже трудно себе её представить без этого. А если подумать – за что они нас любят? Тоже за какое-нибудь небольшое свинство. Я с тобой согласен.

– А я ничего и не говорю. Иди-ка ты спать.

Ещё больше я его удивил. Но что-то мне так тошно с ним стало. Оттого, что она была с ним в компании – ну, могла быть, – и хотела перед ним раздеться. Я даже себе представил. Нет, она никаких этих слов не говорит, – хоть я от неё и слышал однажды, – а так именно и делает. И он на неё смотрит, смеётся, и всей компании весело, и дотронуться можно, она позволит. Чёрт знает, до чего вот так додумаешься! Ну, может, и не так у них всё, как я представляю, но почему бы ей не любить его? Ведь он красивый, рослый мальчик. Язык хорошо так подвешен. А что судьба у него «страшная», – ей-то он как раз впору со своей судьбой.