Три обезьяны
Шрифт:
Длинная строчка была зачеркнута несколько раз. Прямо рядом с ней, маленькими буквами, почти на полях, было написано: «Без меня вам будет лучше».
Я взял письмо с собой, когда уехал из дома.
Я не читал его несколько лет. Письмо лежало в том же пластиковом файле. Каждый раз, когда оно попадалось мне на глаза, я думал, что достану его, когда придет время. Мирра, мама и Ингемар проводили меня на вокзал. После трех часов пути я должен был пересесть на другой поезд. В газетном киоске я купил пачку сигарет и сел на скамейке на солнышке. Вынул все из карманов и из внешнего отделения сумки на «молнии», чтобы проверить, со мной ли самое важное: билеты на поезд, подтверждение, что меня приняли на учебу, телефонная карточка,
Когда пришел поезд, все лежало у меня на коленях. Я побросал вещи в сумку и быстро пошел вдоль перрона. В последнюю секунду меня догнала седая женщина, она размахивала забытым мною бумажником. Беря бумажник, я увидел, что папино письмо лежит на земле, под скамейкой, но не побежал за ним обратно.
В комнате, которую я снял, стояли письменный стол, кресло, кровать и стеллаж с литературой по предметам, которые изучала хозяйка комнаты. На стене висел красно-желтый кусок ткани. Первые семестры по большим праздникам я ездил домой, но потом стал говорить маме и папиному папе, что буду отмечать с еврейской парой, с которой познакомился в университете. Когда я все-таки приезжал в Гётеборг, я все чаще не ставил маму или дедушку в известность, а жил у какого-нибудь приятеля и старался обходить кварталы и улицы, где мог бы их встретить.
Рафаэль и папа Мойшович сидели за обеденным столом и читали что-то из сидура. Мирра с маминым папой пошли наверх. В ожидании социального такси тетя Бетти обошла стол и собрала оставшееся печенье в салфетку, которую тщательно свернула и положила в сумочку.
Папин папа сел на диван и уставился прямо перед собой, наполовину закрыв глаза, да так и не двинулся с места. Каждый раз, когда я шел в туалет или отнести что-нибудь на кухню, он звал меня вернуться к нему на диван. Мне это нравилось. Несмотря на ситуацию, я почти успокаивался, когда садился рядом с ним и чувствовал тепло его тела. Я посмотрел на его обезьяньи руки, которые перебирали пуговицы на рубашке, и у меня возникло желание сказать ему что-нибудь приятное и ободряющее. Я допил свой стакан и уже почти было положил руку ему на плечо, как он встал. Он стал протискиваться между столом и диваном. Ингемар сразу же подскочил, чтобы помочь ему подняться в ванную на верхнем этаже. Когда дедушка снова спустился, он сказал, что пора домой.
Он не спешил надеть пальто. Застегнув пуговицы, он поблагодарил Ингемара за прием крепким рукопожатием. Обнял моих брата и сестру, вытянул голову и помахал тем, кто оставался в гостиной, а затем последовало несколько невыносимых секунд, пока они с мамой не решились попрощаться.
Я вызвался проводить его домой и стоял в дверях одетый. У меня все чесалось, но я не смел оторвать глаза от пола. Дедушка и мама долго колебались, но в конце концов даже обнялись.
Перед тем, как уйти, дедушка полез в карман и развернул формуляр. Входная дверь была открыта, а дедушка стоял на пороге и, пустив бумагу по кругу, пересказывал содержание в свободной форме. Похоронному обществу надо выяснить, дошла ли до нас информация о новых правилах, осознаем ли мы вызвавшие их обстоятельства и то, какое значение имеет их выполнение для еврейской жизни в Гётеборге.
Мама взглянула на бумагу и поставила подпись.
Бледное весенне-зимнее солнце почти зашло. По улице одиноко грохотал трамвай. Дедушкина палка царапала влажный грунт. Мы попрощались с Ирен и завернули за угол, мимо табачного магазина, в горку, в продуваемый двор. У входа в их подъезд виднелись остатки наклейки, которую я прилепил давным-давно. Часть наклейки соскребли, о чем напоминали едва заметные следы клея на коричневом металле. Длинные перила как белый тюбик шли до первого этажа. Когда дедушка вставлял ключ в замок, он дышал открытым ртом.
Тепло квартиры резко контрастировало с холодом лестничной площадки. Зажглась лампа в холле и осветила мягким светом палас, покрывавший весь пол, картины мамэ и маленькие статуэтки зверей, которые она расставила на стальной
полке на стене.Дедушка положил перчатки на ящик перед зеркалом. Он снял ботинки с помощью рожка, повесил пальто на плечики и поставил палку в деревянный цилиндр рядом с обувницей. Вымыв руки и лицо, прошел в спальню.
Свернутый вчерашний номер местной газеты лежал на разделочном столе под угловым шкафом. Мойка с сушкой были пусты, и я понял, что Ирен недавно здесь убирала. В холодильнике было полно сыра, маринованных овощей и пластмассовых контейнеров с красными крышками и бежевыми полосками скотча, на которых было обозначено содержимое.
Я налил стакан воды и понес его дедушке в кровать.
Свет из холла светил в комнату. Дедушка с трудом приподнялся, помогая себе локтями. Стакан дрожал в его руке; когда он ставил его на место, пролилось несколько капель.
Когда дедушка шевелился, спинка скрипела о стену. «Дедушка», — начал я, потрогав его между лопатками.
Он обернулся через плечо.
«…когда папа была маленький, — продолжил я, ожидая, что он наморщит лоб, — он любил сидеть у тебя в ногах и разговаривать с тобой?»
Я лег на пол, чтобы показать, что я имею в виду. Дедушка перевернулся на бок и сильно потер ладонью подбородок. Он переводил взгляд с меня на потолок, и мне была видна дырка в его верхней челюсти, где вырвали клык. Он попросил меня повторить, а затем опустил руку и ущипнул меня за щеку.
«Нет, — сказал он, — я такого не помню».
Он перевернулся и вскоре задышал тяжелее. Я поправил ему одеяло и вытер ночной столик рукавом рубашки. Потом пошел в гостиную, взял несколько аккордов на пианино и стал искать старые фотографии и письма в темно-коричневом комоде у окна. Ничего интересного я не нашел и уже было отправился в холл, как остановился у книжного стеллажа. Я наклонился к самой нижней полке. Пластмассовая крышка сидела плотно, но рычаг неожиданно быстро поддался, когда я ослабил маленький зажим. Когда я доставал пластинку из красочного футляра, зашуршал внутренний конверт. Через целлофан была видна зеленая этикетка: «Гран-при Евровидения» жирными черными буквами.
Тарелка уже начала крутиться. Держа пластинку за края, я занес отверстие над иглой.
Дедушка умер в ванне летним днем спустя три года. Поминки после похорон устроили в доме престарелых. Мамэ на коляске спустили со второго этажа и посадили в торце стола. Судя по выражению ее лица, она не понимала, почему мы собрались. Я посадил ей на колени свою восьмимесячную дочь. Мамэ совала ей в рот печенье, но раздраженно покачала головой, когда я сказал, что она приходится девочке прабабушкой.
После поминок мы подняли мамэ на лифте. Израильтянка лет сорока пяти везла ее по коридору. В комнате она пересадила мамэ в кресло и дала ей три пилюли, которые мамэ запила ярко-красной жидкостью.
На несколько минут мамэ уснула. Проснувшись, извинилась за то, что ей нечем меня угостить. Она внимательно оглядела комнату, как будто был небольшой шанс, что в этой простой обстановке где-то прячется кофеварка или коробка с печеньем.
Ее взгляд остановился на круглом комоде. Подняв палец, она велела мне вытащить верхний ящик.
«Ну, тащи же», — сказала она, заметив мое колебание.
Три серо-зеленых папки лежали рядом. Каждая была обмотана резинкой. На всех обложках над квадратиком с тонкими черточками стояло название фирмы, напечатанное старомодным шрифтом.
Обложки различались только именами, которые дедушка написал в правом нижнем углу.
Когда я поднял папку с моим именем — Якоб, — из нее выпал листок. Мамэ потянулась к папке и показала место рядом с креслом, где мне встать.
Она долго не могла снять резинку. Внутри лежала толстая пачка бумаг разной величины и выработки. Список пожеланий, который я сделал перед Ханукой, список моих самых любимых десяти мелодий, который я составил в третьем классе. Контрольная по английскому в средних классах и множество рисунков. Мамэ брала каждую бумажку отдельно, протягивала мне и потом искоса смотрела снизу вверх, с выражением ожидания на лице.