Три повести

День спустя в шахтерской парикмахерской в Кадиевке Макеев сбрил бороду. Лицо его помолодело, но морщинки остались, и тонкое серебро у висков поблескивало — год назад его не было… У шахтного управления, куда пошел узнать о криворожских шахтерах, он встретил Икряникова. Они долго жали и трясли друг другу руки.

— Я думал — ты и не жив… — сказал Икряников, — много наших криворожских шахтеров погибло.

— Нет, жив, как видишь, — ответил Макеев. — А ты давно здесь?

— С самой эвакуации работаю. А ты где был это время?

— Так… в армии сначала, а потом по снабжению, — сказал Макеев неохотно.

— Ну, как ты скажешь, — спросил Икряников, понизив голос, — не доберутся они сюда? Они ведь Донбасс в покое не оставят.

— Конечно, пробовать будут. Может, и дальше еще проберутся… только это войны не решит.

Икряников недоверчиво посмотрел на него.

— Что ж, их все так пускать да пускать?

— Ну, где-нибудь да прижмем, — усмехнулся Макеев. — Мы одни воюем, а их сколько — посчитай. Румыны воюют? Воюют. — Он загнул палец. — Итальянцы на самый Днепр пробрались… откуда их принесло!

— Чего же они воюют? — спросил Икряников угрюмо.

— А немцы их гонят. Ты здесь один?

— Нет, с женой. Сыновей моих тоже разбросало кого куда. Я думал сначала к брату на Дон подаваться… а он уже с прошлого года в казачьем полку. Ах, Дон, Дон… неужели они и на Дон проберутся? — Он шагал рядом с ним, большой и черный, похожий смуглостью на цыгана. — Ты заходи, я в девятом бараке живу, — сказал он на прощание. — Там наших много. Грибова жену помнишь? И она вместе с нами.

Кровь как бы сразу вылилась из сердца, — Макеев набрал дыхания.

— Мне бы ее повидать…

— Или от мужа что имеешь?

— Да… при случае просил передать.

— Так ты заходи… четвертый отсюда барак. Она в ночной смене… должна быть сейчас дома.

Макеев медленно и не ускоряя шага пошел к бараку. Многое из пережитого им было тайно связано с нею. Не в одну бессонную ночь вспоминал он опрятную комнату и ловкие, проворные руки, собиравшие для него к ужину, и слезы, которыми она оплакала и свое сиротство, и его уход… Может быть, выдумано было все это от одиночества и тоски по родной душе? Почти год прошел с той поры, а по счету войны — десять лет… может быть, чужим, равнодушным взглядом встретит она его и уже давно у нее своя жизнь? Он сумрачно поднялся по ступенькам барака. Барак был пуст в эти дневные часы — все были на работе, или в кооперативе, или спали после ночного труда мертвым сном.

Стриженная по-мальчишески девочка встретила его в коридоре.

— Вам кого? — привыкшая к многолюдству, с готовностью спросила она.

— Грибову знаешь?

— Третья дверь налево… — и она хотела опередить его, чтобы показать.

— Не надо, — остановил ее Макеев. — Я сам найду.

Он подошел к третьей двери и, выждав, постучал. Феня открыла ему дверь. Она не узнала его в сумраке коридора и вглядывалась.

— Постарел, наверное, если не узнала? — сказал Макеев, входя.

Она не охнула, только вся краска мгновенно отхлынула от ее лица.

— Александр Петрович… — сказала она помертвевшими губами.

Он снова набрал дыхания, не зная, что сказать и с чего начать.

— Откуда же вы? — И по тому, как медленно он опустил голову, она все поняла. — Я думала — вас и на свете уже нет… почти целый год прошел, — сказала она, ужасаясь, что не выдержит и сейчас заплачет.

Он взял ее руку в свою.

— Год… сто лет, а не год! — сказал он. — Постарел?

— Нет, отчего же… устали, наверное.

Она тихо высвободила руку из его руки. Ее глаза смотрели на него вопросительно, и она уже не скрывала блеснувших в них слез.

— Про мужа хочешь спросить? — Он помолчал. — Погиб геройской смертью Грибов.

Ее глаза все больше наливались слезами, и она заплакала наконец. Он выждал.

— Слушай, Феня, — сказал он затем. — Может, и не ко времени говорю, но должен это сказать… — Она сидела, опустив свою темную голову с завитками возле маленьких розовых ушей. — С того самого вечера, как ушел я из Кривого Рога, как был у тебя, все думал: где ты и как ты? А может, по-новому уже сложилась твоя жизнь?

Она медленно подняла голову и несколько раз повела ею из стороны в сторону:

— Нет, Александр Петрович, никого у меня нет на всем свете… Одна, как есть.

— Ты хоть вспомнила разок обо мне? — спросил Макеев.

— Я о вас не один раз вспоминала, Александр Петрович, бога молила, чтобы сохранил вас да Володю… на какое опасное дело ушли. Степной ветер зимой загудит, а я о вас думаю: где вы да Володя?.. Что же, не получилась у нас с ним любовь, а все-таки он мне муж.

— Слушай, Феня, — сказал он твердо. — Как бы у нас с тобой ни сложилось, а об одном давай уговоримся: имя Грибова чтобы для тебя свято было, он свой долг перед народом выполнил… Будет время — может, народ ему памятник поставит.

— А как же… а я разве… — прошептала она.

— Он о тебе не одну думку имел… а что ты женой друга была — от этого ты мне только дороже.

Он снова взял ее за руку, и на этот раз она не отняла руки.

— Горя не выстрадаешь, Феня, счастья не найдешь… Мне бы не одну жизнь, а две жизни нужно, чтобы за все отплатить.

Но они были вместе. Степь осталась далеко позади. Все думы его одиночества, вся тоска по родной душе — все стало очевидностью, все было в его руках. Он не посмел ничего больше добавить и почти неслышно, как бы боясь спугнуть налетевшее, вышел из комнаты. На крылечке барака он сел на перильца. С крыши стучала капель. Сырым и грустным, как всегда в эту пору, был мир, полный тишины таянья. Макеев скрутил папироску, но так и не закурил ее. Феня решала сейчас и свою и его судьбу, и нужно было, чтобы она все обдумала сама с собой. Только много позднее он решился вернуться. И по тому, как разом, лишь ждавшая его возвращения, она подалась в его сторону, он понял, что все решено.

…Был уже сумрак ранней сырой весны за окном комнаты.

— Надолго ли со мной? — спросила она.

— На целую жизнь, — ответил он. — На целую жизнь, Феня. Только до этого надо еще большую дорогу пройти, — добавил он, как бы отвечая самому себе.

Но и она сама приняла, как залетную гостью, это короткое счастье их встречи.

Капли дождя тяжело упали на крышу. Первый весенний дождь обрушился с нарастающим шумом, как бы смывая долгую зиму и все, что за многие месяцы человек пережил.

XXV

Спугнутые войной, птицы не вернулись в этот год к своим гнездам. Пустые стояли скворечники, и не было обычного грачиного шума в больших черных шапках гнезд на деревьях городского сада. Но и ее гнездо, Фени, было свито ненадолго. Она старалась не пропустить ни минутки в этой кратковременной встрече. Утром, собирая к столу, чиня обветшавшее мужское белье или ночью долго глядя на утомленное, ставшее единственно близким лицо Макеева, она знала, что все это ненадолго…