Три сестры, три королевы

Гарри присвоил жену собственного брата, Екатерина – наследника английской короны. Мне они оба кажутся подлецами, потому что нет никакого достоинства в том, что неоперившийся юнец занимает место своего умершего брата, а вдова отказывается от траура.

Спустя некоторое время к нам сквозь метели и бездорожье добирается еще один гонец, на этот раз с известием о смерти бабушки. Говорят, что она переела на пиршестве, посвященном коронации Гарри, пытаясь утешить свое горе жареным молодым лебедем, но мне думается, что ей просто стало незачем жить. Она возвела внука на трон и убедилась в том, что великий замысел Тюдоров, и тайный и явный, воплотился в жизнь: теперь мы навеки оставим корону за собой. Я изо всех сил пытаюсь пробудить у себя грусть от утраты бабушки, которая была со мной так строга, но мой разум продолжает возвращать меня к мысли о том, что теперь, когда ее нет, Екатерина станет единовластной хозяйкой двора и некому будет ее приструнить. Никому, даже моей матери, не дозволялось пользоваться покоями королевы, потому что они всегда принадлежали бабушке. Но Екатерине удалось даже больше, чем моей матери: она станет королевой, над которой не будет нависать тень матери короля, совершенно свободной делать все, что ей заблагорассудится. Разумеется, Гарри не будет знать, как указать ей ее место, и она будет вести себя так, будто она королева по полному праву, как ее не похожая на женщину мать, Изабелла Кастильская. Она будет праздновать победу, одним махом взлетев из нищеты к статусу королевы за счет каприза Гарри. Она будет считать себя полной победительницей и любимицей самого Господа Бога. Ее мать называла себя «conquistadora», и Екатерина воспитана так, чтобы идти к цели по головам.

Я пишу письмо Марии:

«Уверена, что коронация и венчание будут великолепные, и ты наверняка получишь от них огромное удовольствие, но ты должна быть хорошей сестрой Екатерине и напоминать ее быть благодарной Гарри за то, что он вознес ее от нищеты к величию. Наш брат был настолько щедр, что признал их помолвку, хотя и не был обязан это делать. Предостереги ее от греха гордыни, который грозит ей в этом новом положении. Конечно же, я радуюсь за ее головокружительный взлет, но мы не были бы хорошими сестрами, если бы не предупредили ее об угрозе греха гордыни и честолюбия и соперничества с нами, урожденными Тюдорами».

Дворец Холирудхаус, Эдинбуг, осень 1509

Послы Якова при дворе Гарри докладывают, как я и опасалась, что молодая пара купается в роскоши, тратя состояние на одежду, празднества, турниры и музыкантов. Каждый вечер во дворце проходят балы, и король сам сочиняет песни для собственных певчих и слова к ним.

Беременность проходит непросто, и тошнота, которой я страдаю в силу своего положения, лишь ухудшается от новостей о том, что Екатерина танцует в золотой парче и что занавеси на ее ложе, откуда она наблюдает за турнирами, вышиты золотыми буквами «Е» и «Г», и гранат, ее символ, вырезан на всех каменных орнаментах, украшающих дворец. У нее есть свой кораблик с шелковыми занавесками в каютах, роскошные лошади, богатый гардероб и неутолимая страсть к покупке драгоценностей.

Я с такой жадностью спрашиваю о новостях о самом экстравагантном и красивом дворе в Европе, что все думают, я наслаждаюсь известиями о счастье своего брата. В ответ на подобные вопросы я слабо улыбаюсь и говорю: «Да, так оно и есть». Мало мне этих переживаний, так до меня стали доходить еще и новости о богатстве и свободе моей сестры Марии, что становится для меня еще более сильным ударом. И некому будет указать ей на ее ошибки и направить ее на верный путь, потому что Екатерина никогда не станет этим заниматься, а Гарри просто станет осыпать ее украшениями и нарядами, чтобы показать ее в лучшем свете. Все вокруг говорят, что она самая красивая принцесса во всей Европе. Гарри будет использовать ее как витрину для демонстрации драгоценностей своей короны, закажет лучшим художникам ее портреты и разошлет по всему крещеному миру, чтобы похвастаться ее красотой. Могу себе представить, какие ставки уже делаются на шансы ее брака с Карлом Кастильским и на возможность появления другого, более подходящего кандидата. Кажется, я не вынесу еще одного объявления о помолвке. Как не вынесу еще одного письма от Марии с хвастливыми описаниями подарков, которые ей преподнесли от имени жениха. Этот ее рубин! И ведь ее не заставят вернуть его в случае перемены планов!

Екатерина решает собственноручно мне написать: это ее первое письмо с гербовой печатью. Я нахожу ее письмо крайне возмутительным:

«Мы всегда были сестрами, и теперь я твоя сестра по полному праву, равно как и по положению. Мы с твоим братом оплакали уход вашего дорогого отца и доброй бабушки и сейчас очень счастливы. Мы были бы очень рады, если бы ты навестила нас следующим летом, когда подсохнут дороги.

Тебе будет интересно узнать, как поживает твоя младшая сестра. Она живет с нами, при дворе, и, по-моему, с каждым днем она становится все красивее. Я так счастлива, что она помолвлена с членом моей семьи, и когда придет время, она покинет нас и отправится в дом, который некогда был моим, и я знаю, как они будут восхищаться ее светлой кожей, золотыми волосами, красотой ее чистого сердца и ангельским характером. Я делюсь с ней своим гардеробом и драгоценностями, а иногда по вечерам мы с ней танцуем. И тогда те, кто видит нас, восклицают от восторга, называя нас аллегорией «Красота и Грация». Как глупо с их стороны! Она вскоре напишет тебе сама. Я стараюсь продолжать ее обучение, но ты и сама знаешь, как она шаловлива и непослушна.

Надеюсь, в скором времени вы станете тетушками и обретете королевского племянника, маленького принца. Да, я ожидаю ребенка! Я буду так счастлива подарить твоему брату сына и наследника. Как же мы благословенны!

Молюсь о тебе ежедневно и знаю, что и ты постоянно думаешь обо мне, о нашей сестре Марии и о моем дорогом муже, твоем брате, короле. Я знаю, что ты, как и все мы, чувствуешь, что тяжелые, темные годы миновали и что мы должны молиться о том, чтобы поток благословений господних, проливаемых на нас, не иссякал.

Будь благословенна, сестра.

Екатерина».

Я стискиваю зубы и пишу ей ответ. Я говорю, как счастлива за нее, что страдаю от тошноты по утрам, но, говорят, это явный признак того, что младенец будет мужеского пола, что меня поят говяжьим бульоном. Я не боюсь родов, потому что уже рожала и потому что еще весьма молода, ведь мне всего девятнадцать. Ведь детей гораздо безопаснее рожать, пока ты молод, все так говорят. А как чувствует себя Екатерина? Как проходит ее беременность? Ее первая беременность, когда ей уже двадцать три года?

Она оставляет это письмо без ответа, и поначалу я посмеиваюсь над тем, что смогла уколоть ее упоминанием о возрасте и о долгих годах ожидания в положении вдовы, когда она должна была уже быть замужем за Гарри и вынашивать его ребенка. Однако, когда молчание затягивается, я нахожу это обидным и оскорбительным, думая, что она просто не снисходит до своевременного ответа мне.

К тому же она сказала, что Мария должна будет мне написать, а письма так и не последовало, хоть и известно, что детей нельзя воспитывать в лени и попустительстве, ибо это не идет им на пользу. Она не должна забывать о том, что я ее сестра и королева по праву и что моя дружба должна быть оценена по достоинству и что сохранение мира между нашими королевствами – моя заслуга, а мой муж – великий король.

Разумеется, она должна отвечать на мои письма незамедлительно, раз уж я взяла на себя труд ей написать.

В октябре, так и не получив ни от одной из моих так называемых сестер известий, я пишу им сразу после родов, извещая их о рождении моего сына. Я понимаю, что пишу об этом как о собственном триумфе, и не могу сдержать своих чувств. Это действительно моя победа. Я подарила своему сластолюбивому мужу сына, и чего бы ни достигла Екатерина в приближающемся сроке, она будет в этом только второй. После меня. И они там, в Лондоне, должны об этом знать. Я родила мужу сына, который также наследует корону Англии, до тех пор, пока Екатерина не справится со своим долгом так, как я справилась со своим. А до этого момента это я родила наследника обоих престолов, Шотландского и Английского, это мой сын стал первым Тюдором третьего поколения королей. Мы не будем правящей династией, если у моего отца не будет внуков, наследующих ему, без сыновей нет преемственности. И это я, а не Мария и не Екатерина, положила в гербовую колыбель младенца мужского пола.

Дворец Холирудхаус, Эдинбург, Рождество 1509

Мы празднуем Рождество самым грандиозным образом, который сейчас может позволить себе Шотландия, с маскарадами, балами и пирами, и Джон Дамьен, алхимик Якова, строит механизм, который может летать по комнате как птица, и люди кричат от испуга, когда это видят.

Яков дарит мне золотую цепь и драгоценности для украшения прически и говорит мне, что я – лучшая королева, которую видела Шотландия. Я знаю, что красива. Платья стали мне тесноваты, и белошвейкам пришлось перенести их швы и перешнуровать корсажи, но муж говорит, что я весела и хороша собой, как и должно быть доброй жене, и что он вовсе не возражает против того, что у его жены есть что обнимать.

Дворец Холирудхаус, Эдинбург, весна 1510

Мы с Яковом так счастливы, что даже возвращение двух его бастардов из Падуи не омрачает нашего покоя. Александр, которого теперь именуют архиепископом Сент-Эндрюсским, и его сводный брат Яков, граф Морей, приехали, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и я приветствую их со сдержанной вежливостью. Я представляю им обоим законного сына их отца и говорю, что это Артур, принц Шотландии и островов, герцог Ротсей. Оба брата преклоняют колени перед колыбелью и приносят присягу, а Александр щурится поверх круглых очков, сидящих у него на кончике носа, и замечает, что принц какой-то маленький для такого громкого титула. Меня это высказывание ужасно смешит.

Я даже не возражаю, когда Яков назначает Александра лордом-канцлером.

– Мне нужен человек, которому я могу доверять, – говорит он.

– Да он же совсем еще мальчишка, – отвечаю я с некоторым раздражением.

– Здесь, в Шотландии, мы быстро взрослеем.

– Ну что ж, главное, чтобы он не забывал, что все его достижения и помыслы должны быть направлены во благо его законнорожденного брата.

– Уверен, что Дезидерий Эразм не забывал об этом ни на мгновение, – успокаивает меня Яков со своей неизменной усмешкой.