Три сестры. Диана

— Они мне говорят, мы в школу, у нас уроки. — Рассказывала нам внучка. — Я их спрашиваю, а что вы там делаете. Они мне, мы учимся читать, считать и писать. Я их послушала и говорю, что я всё это умею, пойдём в эту вашу школу. Я раз пришла на уроки, второй. Потом Валентина Алексеевна отвела меня к директору, там ещё и другие учителя были. Меня попросили почитать, посчитать, что-нибудь написать. Сказали, что я пишу печатными буквами и не той рукой. Пришлось объяснять, что я и другой могу, просто левой удобно. Потом мы разговаривали о природе, почему есть времена года, какие признаки. Ну я им и объяснила, как мне дедушка, что есть бесконечное пространство, космос. Там есть звeзды, астероиды, планеты. Вот мы живём на планете Земля, которая вращается вокруг одной единственной звезды, Солнца. Но ещё ведь Земля вращается вокруг самой себя. Ну и до конца так. Когда я закончила рассказывать о полюсах, и о том, что не везде есть четыре времени года, директор и Валентина Алексеевна решили идти ко мне домой. Я им сказала, что пока они могут прийти только к моим родителям.

— Они пришли и сказали, что девочка прошла педагогическую комиссию, и мол, готова к школе. — Продолжил сын. — Я сказал, что мы не собирались отдавать девочку в школу. Что у неё проблемы с сердцем и скорее всего мы будем на домашнем обучении. Но в любом случае, раньше восьми лет вести в школу не собирались. А мне директор, Евгения Николаевна, говорит, что если только сразу в десятый. А пока ей уже в первом делать нечего, ей будет скучно, и это проблема. Мы решили попробовать. Если что, всегда можно снять с обучения.

Внучку мы конечно забрали. Гена сначала решил возить на своей машине, а потом пошёл узнавать, сколько в части школьников.

— Вот я не пойму, — возмущался он. — Допустим, что абсолютно всё, я контролировать не могу. Но родители могут прийти и сказать, у нас дети, столько-то человек, два раза в день, в любую погоду идут через лес в школу и обратно. Давайте решать что-то!

— Ну так всегда ходили. И наши мальчишки, — напомнила я.

— Так это когда было? Ты ещё Ломоносова вспомни. Тот тоже на учёбу аж из Архангельска в Москву ходил, — отмахнулся муж.

В итоге, отвозить и забирать детей стал небольшой автобус, приписанный к части. Форму для Али прислала Валя, младшая сестра Ольги, которая училась на хирургическую медсестру. Она вышла замуж за курсанта-танкиста и вместе с ним уехала служить в ГДР. Второй комплект, а также фартуки и целый десяток воротничков и манжетов, ей сшила Ирина.

Вот тут и вылезло воспитание ребёнка в казарме. Аля сама пришивала себе пуговицы, и воротнички с манжетами.

— Подшиву сложнее пришивать, — фыркнула внучка, откладывая форму.

— Чего? — переспросила я.

— Ну, бабушка, подворотничок! Ты что, не знаешь? — поинтересовалась Аля.

— Нравится тебе в школе? — расспрашивал её Генка.

— Конечно, — кивала Аля.

— Жаль, конечно, если придётся перестать, — хитрил Генка. — В школе же форма. И бантики обязательно. А ты волосы стрижёшь. Что делать будем?

— Будем отращивать, — тяжело вздохнула внучка.

Постепенно она привыкала к распорядку. К её занятиям, которые мы ввели, после операции, добавилась учёба. У неё не было ни одного свободного дня. Помимо школы были танцы, фехтование, верховая езда и игра на фортепиано. У неё идеально стояла рука, она легко запоминала ноты и соотносила их на клавишах. Но у внучки совершенно не было слуха. Уроки сольфеджио доводили её до слeз.

— Дин, зачем? — вздыхал Генка. — Ну, не хочет и не дано.

— А что ей дано? С тобой по полевым мотаться? — отвечала я. — Ген, сколько ты ещё пробудешь в армии? Уже все сроки прошли, не сегодня, так завтра передашь свою должность другому. И игры закончатся. А Аля научится усидчивости и поймёт, что нет такого понятия «не дано». Что она всего может добиться старанием и трудом. А упрямства ей и так не занимать!

Учения были настоящей головной болью. С трёх лет Чернобурка не пропускала ни одного полевого выхода. Впрочем, как и её подружка. У той даже был нарукавник с красным крестом и армейская медсумка. Лечила она правда сбитые колени и локти Альки, но как говорил наш замполит, пути были явно намечены, и в семья обозначился явный перевес в сторону медиков.

А после того, как ей позволили самой дать команду к залпу на учениях всего округа, так как командовал ими Генкин однокурсник и друг с генеральскими погонами, я думала, что вообще её из окопов не заберу. Поэтому, когда начинался полевой выход, по боку шло всё, и школа, и танцы, и фортепиано в первую очередь.

Зато мы подсказывали солдатам текст присяги, без ошибок называли детали автомата и бегали на занятия по оказанию первой помощи.

Двадцать пятого октября у младшего сына снова родился ребёнок. Косте исполнялось ровно тридцать лет. И родившегося мальчика, сноха назвала тоже Костей. Наблюдая за тем, как она буквально вьётся над внуком, я с обидой сказала, что если бы она хотя бы половину этого внимания уделила в своё время Але, то многое сложилось иначе.

К концу первого класса к нам начал приходить Анатолий с просьбой отпустить внучку с ним.

— Моя бабка просит, хоть раз живьём увидеть. Ей сто лет в обед, без преувеличения. — Просил он. — Сам отвезу, сам привезу обратно. До конца лета девчонка будет здесь.

А я, вспомнив вышитые пелёнки, переданные для внучки от той самой бабушки, не смогла отказать в просьбе.

Глава 30

Чернобурка вернулась только в конце июля, проведя чуть больше двух месяцев у родственников Анатолия. Тёмные волосы внучки так выгорели на солнце, что казались русо-рыжими. На носу высыпали конопушки, а я впервые видела внучку загоревшей. Солнце она переносила очень плохо, бледная кожа мгновенно сгорала и облезала.

А главное, за два месяца внучка заметно поправилась. Квартира снова наполнилась звонким смехом, немного возбуждённым во время рассказов голосом внучки, и всем тем, что я привыкла считать жизнью.

Рассказов было много. Аля многое замечала, сравнивала, а вернувшись, рассказывала нам. И рассказать было что. У Анатолия была огромная семья, со своей историей, со своими обычаями, со своей памятью. И Аля, несмотря на то, что оказалась там впервые, была неоспоримой частью этой семьи. Её там ждали, с ней знакомились. Старались понять, что за новый побег появился у старого дерева.

— Там столько родственников, что надо прям у крайнего деревенского забора кланяться и говорить, мол, здравствуйте родственники, — смешно округляла глаза внучка, — А то обижаться будут, что вот к ним перше, а мы роднее.

Как и каждый ребёнок, Аля быстро впитывала всё, что её окружало. После каникул в Черновицкой области в её речи появились украинские слова и та непередаваемая интонация, что навевала воспоминания о воспетых Гоголем местах.

— Дед Толя меня сразу повёл к своей бабушке. Представляешь? Бабушка моего дедушки? — делилась внучка. — Та обниматься, ой, Толик приихал, соколик. А потом меня увидела и давай причитать, что я совсем плохенька, як их Настя. Я сначала не поняла, с чего это я сразу плохая, если я только зашла и ещё ничего сделать не успела? Оказалось, что это в смысле худая, слабая. Бабушку ту зовут Гардения Яковлевна. Это если по бумагам, а так все говорят бабка Городянка. Я спросила сколько ей лет, а она мне такая, ой, да кто их эти года считает. Вот родилась где-то в девяностом. Представляете? Это она про тысяча восемьсот девяностый. И знаете как она по дому носится? У меня голова кружиться начинала за ней смотреть.

— Так получается ей почти сто лет? — прикинул Генка.

— Вот она и говорит, что не сегодня так завтра помирать, всё боялась, не дождаться, когда я приеду. А ещё у неё на чердаке гроб стоит. На всякий случай, чтоб если что, а всё уже готово. И не сбитый из досок, а вытесанный из огромного бревна. Встаёт бабушка Городянка очень рано, потому что помирать скоро, хоть на солнце напоследок наглядеться. Дома убирается каждый день. И зановесочки крахмалит, и двор чисто-чисто подметать надо. А то ведь вот помрёт, придут люди, а у неё бардак дома и хата небелeна. И погреб земляной во дворе полон. А то ведь если помрёт, то чем люди поминать будут? А ещё у неё узел лежит. Полотенца такие длинные, руки вытирать, и гроб в могилу опускать. — Перечисляла Алька.